Красный сад - Элис Хоффман

Сумерки совсем сгустились. К мошкаре и комарам в горах нужно привыкнуть и перестать их замечать, иначе сойдешь с ума. Медведь посмотрел на Фрэнка, который не двигался. Медведь громко рыкнул и остановился. Он кивал головой вперед-назад, как медведи часто делают перед нападением. Фрэнк слышал, как всхлипывает Тиа, хоть она и зажимала рот руками.

— Стреляй! — напутствовал Джесс. — Давай, брат, не тяни время.

От медведя пахло листвой и землей. Он стоял так близко, что его мускусный запах пропитывал одежду Фрэнка. Медведь не видел еще двоих, которые вжались в крышу джипа. Медведь смотрел прямо на Фрэнка.

Фрэнк подумал о том, как падал снег в тот вечер, когда он шел по дороге и его сбила машина. Он подумал, какой обжигающе холодной была вода в Угорьной реке, когда он плавал там с Симоной и Розой. Он готов был расстаться с чем-то, хотя не понимал с чем. Все равно, в этих душных сумерках он почувствовал себя очнувшимся ото сна, все ясно сознающим.

— Я знаю, это твое место, — обратился он к медведю. — Я просто иду мимо.

Медведь постоял еще мгновение, а потом развернулся и пошел в другую сторону — к лугу, где пчелы понастроили себе ульев в поваленных дубовых деревьях. Фрэнк молча подождал несколько минут, а потом полез на крышу джипа. Все трое посмотрели на небо.

— Лично я уезжаю в Лос-Анджелес, — сказал Джесс.

Тиа и Фрэнк ничего не сказали. Они смотрели, как одна за другой появляются звезды. Фрэнк вынул косяк, они пустили его по кругу, потом Джесс уснул.

— Он много рассказывал о тебе, — сообщила Тиа. Она лежала между братьями, подложив руки под голову, на подушке из собственных волос. — Он говорит, что ты очень хороший.

— Он ошибается, — ответил Фрэнк.

Тиа приподнялась на локте и поцеловала его. Это был самый восхитительный, горячий, страстный поцелуй в жизни Фрэнка. Он понял, что трахнет ее прямо здесь, на крыше джипа. Он хотел ее так сильно, что не сомневался — он стал жертвой временного умопомешательства.

Скоро он отодвинулся от нее.

— И все-таки Джесс прав насчет тебя, — сказала Тиа. Она снова поцеловала его, но на этот раз поцелуй получился хуже, чем в первый раз, потому что их обоих мучила совесть.

Они проспали ночь на крыше джипа, Тиа лежала между братьями, как в сэндвиче. Утром Фрэнк нашел в траве ключи. Тиа и Джесс были искусаны так, что с трудом шевелились. Фрэнк привез их в город. Когда они вошли в дом, мать вскрикнула, бросилась на шею Фрэнку, а отец стоял рядом и говорил, что рад возвращению Фрэнка, правильно тот поступил, что бросил эту свою систему и наконец-то взялся за ум. Фрэнк принял душ, отдал свою одежду матери в стирку. Он сидел за столом, за которым обычно делал школьные уроки, и смотрел в окно, когда в комнату проскользнула Тиа. Она села к нему на колени, хотя он был голый, хотя вся семья была дома. Сначала они целовались. Потом занялись тем, чем заниматься не следовало. Сначала это походило на сон, а потом, увы, нет.

Фрэнк велел ей подождать, сказал, что скоро вернется. Он спустился по лестнице и вынул свою одежду прямо из сушилки. Оделся здесь же и вышел через черный ход. Он вспомнил, что брат всегда забирал у него лучшую одежду. Она ему годилась — ведь у них был одинаковый размер. Фрэнк никогда не возражал, напротив, ему было приятно, что Джессу нравятся его вещи. Это было давно, когда они были братьями. Фрэнк прошел три квартала и свернул налево, на Мэйн-стрит. Он шагал, пока не подошел к дому, где родилась и выросла Рене, и она, словно судьба, стояла на крыльце.

Мухи в Блэкуэлле всегда причиняли много неприятностей. Тьма насекомых налетала со стороны холодной Угорьной реки, со стороны стремительных водоворотов ручья Хаббарда, и было их так много, что в первые две недели апреля хозяйки закрывали окна и двери садовой сеткой, как закрывают они кусты черники, чтобы защитить урожай от медведей.

Луиза Партридж за всю свою сознательную жизнь не помнила такого нашествия мух. Несколько лет, прожитых вдали от дома, изменили ее отношение практически ко всем сторонам жизни — к животным, к овощам, к минералам. Луиза оставила Рэдклифф и вернулась домой, чтобы ухаживать за больной матерью, и вот прошлой зимой миссис Партридж умерла. Луизе, честно говоря, не нравилось в Кембридже. Все эти девочки-умницы, мальчики-всезнайки, курильщики марихуаны, которые уверены, что до их появления на свет ни одна мысль не посещала ни одну голову. Но она скучала по библиотекам, по лекциям, по книжным магазинам. Как бы то ни было, она скучала по Кембриджу.

Луиза была предприимчива и, столкнувшись с проблемой, не опускала руки, а начинала действовать. Она освоила старинную швейную машинку матери и сшила из москитной сетки плащ с капюшоном. Она вздумала возделать заброшенный сад позади дома, пол-акра земли, про которую мать и тетя Ханна твердили, что от нее никакой пользы. Они утверждали, что на этой земле всегда вырастает не то, что ожидаешь, как будто у земли есть свой разум и своя воля. Но этот старый сад находился на некотором возвышении, поэтому здесь было не так много мух, и Луиза решила все проверить на собственном опыте.

Луиза была прямым потомком основателей города, по материнской линии она восходила к Хэлли Брэди, а по отцу — к Партриджам, другим первопоселенцам. В городе было много Партриджей. Отец Луизы из рода Партриджей был родственником одного их тех горожан, которые подались в Калифорнию, повинуясь весеннему порыву, потому что, одурев от мух, утратили способность рассуждать трезво. Отец Луизы заехал в Блэкуэлл перед поступлением в Гарвард и тут влюбился в ее мать. Он умер, когда Луизе было десять лет, а вскоре умерла и ее любимая тетя Ханна. Число сотрапезников за их столом на День благодарения, когда подавался традиционный индейский пудинг Брэди, уменьшилось с четырех до трех человек, а потом их осталось двое — Луиза и ее мать, Кэт. Сейчас приближался ноябрь, когда Луиза будет есть индейский пудинг в одиночестве. Она выучила рецепт — кукурузная мука, молоко, патока — и не раз его отрепетировала. Занимаясь приготовлением пудинга, она особенно остро тосковала по матери, которая умерла слишком рано, и Луиза жалела, что не задала ей многих вопросов. В детстве ей случалось, выглянув вечером из окна, увидеть, что мать бродит в саду среди зеленых теней. Почему-то Луиза ни разу не спросила, что мать делает в столь поздний час в саду.

Луиза унаследовала дом Брэди, старейший в городе. Если бы она не была единственной наследницей матери, она, может, вернулась бы в Кембридж и закончила бы свое образование. Она изучала биологию и даже подумывала о медицинском факультете, но после болезни матери, после длительной борьбы с раком кости, она не хотела снова переступать порог больницы. Перед смертью мать начала бредить. Она повторяла, что прожила чужую жизнь, что какой-то человек из ее другой, настоящей жизни приходит к ней и сидит возле ее постели по ночам, когда больничные коридоры пусты и желтый фонарь освещает автомобильную стоянку под окном.

— Это я сижу возле тебя, — говорила Луиза, беря хрупкую руку матери. — Больше здесь никого нет. Это я.