Прикосновение - Дэниел Киз

Только после того, как он ушел, махнув на прощание своей костлявой культей, Барни, снова глянув на распятие, заметил на предплечье у Христа синюю татуировку в виде номера.

– Да, – проговорил брат Лука, опять угадав его мысли, – брат Авраам был скульптором в Германии во времена нацистских гонений на евреев. В концлагере один офицер заказал брату Аврааму свой бюст и пообещал, что пощадит его, если тот ему понравится. Брат Авраам выполнил заказ, а тот офицер посчитал, что ни один еврей не достоин такого таланта, и распял его. Но маленький скульптор не хотел умирать – тогда офицер решил подарить ему жизнь и велел снять его с креста, отрубив ему запястья… Так что, как видите, брату Аврааму пришлось учиться работать с новыми материалами и темами. А свои резцы и стеки он привязывает к культям ремнями.

– И каждый месяц брат Авраам посылает тому нацистскому офицеру фотографии своих работ, – прибавила Майра. – Сейчас тот фашист работает помощником директора школы где-то в предместьях Гамбурга и трясется от страха – боится, что брат Авраам его выдаст.

– Почему же он его не выдал?

Брат Лука с Майрой улыбнулись.

– Я знаю брата Авраама, – сказал брат Лука. – Он ни за что не пошел бы на такое. А почему – думаю, вам лучше узнать это самому. – Он положил руку на плечо Барни. – Вам еще предстоит много чего переосмыслить, дружище.

– Это просто наваждение какое-то, – признался Барни, – встретиться со всеми вами прямо здесь, в самом центре Детройта. Вы знаете меня как облупленного, а я и не ведал о существовании этого места.

– Мы себя не афишируем, – сказал брат Лука. – Необходимо особое стечение личных и исторических обстоятельств, чтобы человек оказался в Братстве. Ни одна живая душа не может прийти к нам, пока мы не будем нужны ей так же, как она нам. А до нас дошло – вы тот, кто нам нужен. Вопрос лишь в том, нужны ли вам мы?..

Когда они проходили мимо какой-то закрытой комнаты, Барни услышал звуки фортепьяно. Кто-то вымучивал назойливую, нестройную мелодию, до того неблагозвучную, что по всему его телу пробежала дрожь.

– Это брат Грегори сочиняет новый концерт. Когда-то он участвовал в программе космической подготовки, перед тем как попасть к нам, а сочинение музыки для него увлечение. Он находился в капсуле, которая неожиданно оказалась в радиационном поясе, когда возвращалась обратно на Землю. У вас с ним много общего. Но вы познакомитесь с ним в другой раз, когда он закончит сочинять.

Они проследовали за братом Лукой в библиотеку – там, на стенах, Барни увидел другие живописные работы в том же стиле, что и картины, выставленные в галерее: на них были изображены обычные предметы и фигуры обычных же людей с искаженными от нечеловеческого напряжения и невероятных усилий чертами, в окружении изломанных плоскостей. Брат Лука предложил гостю хереса, но Барни, когда он взял стакан, показалось, что там простая вода.

Брат Лука продолжал его увещевать:

– Только, пожалуйста, не подумайте, что вам придется заниматься тем, чем занимаемся мы, пока вы не решитесь стать одним из нас. Я ничего не имею против людей, употребляющих спиртное и мясо. Один из наших главных принципов – никогда не навязывать наши убеждения другим. Меня заверили, что это восхитительный херес. Попробуйте, прошу вас.

Они сидели и час с лишним говорили о живописи брата Луки и о том, как тяжело ему было работать, постоянно борясь с усталостью. И Барни казалось, что тут они с ним очень близки. Он и сам знал, каково это, когда тебя неотступно одолевает усталость.

– Для кого-то, – рассуждал брат Лука, – боль – это ключ к творческим свершениям. Разве можно отрицать созидательную силу страдания? Вспомним великие имена: Мильтона, Бетховена, Ван Гога и сотни других. Однако творчество ради боли не самоцель, а вход в Братство мучеников. Это все равно что жизнь младенца: рождается он сам по себе, а муки его матери всего лишь начало, вход в мир, так что для младенца начало, как, впрочем, и для человека вообще, это тоже превозмогание боли – многотрудное продвижение в правильном направлении, как при родах. Мы можем мысленно сосредоточиться на боли, использовать ее как путь к видению и таким образом – единению с мирозданием. Вне времени… вне всякого смысла…

– Не понимаю, – сказал Барни, – зачем я нужен Братству. Скульптурой я всегда занимался в одиночку. Зачем же мне присоединяться к какой-то группе?

– Причина есть, – заметила Майра, – ибо с помощью Братства ты научишься не только управлять энергией боли, но и унимать ее без лекарств в то время, когда не занимаешься творчеством. Боль можно контролировать с помощью разума. Йоги давно постигли этот секрет, а мы нашли путь к видению и воздействию на внутренний разум – то, чего молодежь так трогательно пытается достичь с помощью галлюциногенов, только куда масштабнее и более осмысленно.

– Есть и другая причина, – продолжал брат Лука. – Мы обнаружили, что группа закладывает почву – основу общего опыта – и, только опираясь на нее, творческий или гуманитарный разум способен постичь смысл своего собственного опыта. В разные периоды истории и в разных же местах возникали братства мучеников: среди неприкасаемых в Индии; среди христианских мучеников; в нацистских концлагерях, где брат Авраам обрел смысл своей жизни вместе с остальными. Мы предпочитаем рассматривать Братство как спасательный трос творческого духа, брошенный тонущим в отчаянии. Помощь – но не потом, а сейчас, не с помощью сверхъестественного вмешательства, а посредством объединения энергий разума избранных.

– А почему только избранных? Почему не всех страждущих и отчаявшихся?

– Ах, гуманист внутри вас задает тот же вопрос, что и я задавал себе поначалу. Чтобы получить ответ, нужен всего лишь определенный склад разума, позволяющий принять нашу веру. Если бы мы помогали всем страждущим на свете, мы бы и сами утонули. К тому же есть люди, которым нравится страдать: они полагают боль способом достижения своей цели – возможностью наслаждаться жалостью к себе. Мы тоже используем боль в определенных целях: для духовного проникновения в нечто более глубокое и достижения чего-то более высокого – более значимого в сравнении с тем, чего человек способен добиться в одиночку.

Он вздохнул и покачал головой.

– Кто его знает, как это называется? Одни достигают этого с помощью наркотиков или психотического видения; мистики – через пост, медитацию, самобичевание. Иначе как, по-вашему, святой Симеон Столпник[42] смог просидеть на столпе столько лет? Но самоистязание не наш удел. Мы не сборище каких-нибудь мазохистов. В этом усматривается слишком много своекорыстия, мешающего постижению Иного. Боль, которую мы разделяем, служит нам путем, ведущим от бессмысленного страдания к осмыслению боли как особого рода благодати.

Видите ли, мистер Старк, – продолжал он, вставая и показывая, что их встреча подходит к концу, – любой способен переносить страдание ради какой-то цели: мать – ради рождения ребенка; мужчина – ради борьбы за то, во что он верит, презрев заточение, голод и побои за благое дело. У боли много личин, но, если научиться видеть ее смысл и цель, можно вознестись до уровней, где все возможно.