Становясь Милой - Эстель Маскейм

Блейк придвигается ближе.

– Подожди, – шепчу я. – Не сейчас.

Как же мне хочется его поцеловать! Но в голове настоящий кавардак, а я хочу, чтобы наш следующий поцелуй был безупречным, чтобы никто и ничто не нарушало идиллии. Хочу полностью и всецело сосредоточиться на нем одном.

– Хорошо, мисс Мила, – шепчет Блейк, затем нежно целует меня в щеку мягкими губами.

В среду тетя Шери наконец решила немного отдохнуть от ранчо и посвятить время себе. Пришлось долго ее уговаривать, прежде чем она согласилась последовать совету Попая куда-нибудь съездить, посидеть в кафешке, походить по магазинам. Похоже, тетя уже так давно не делала ничего для себя, что разучилась. Она вечно утопает в заботах.

Я пообещала ей присмотреть за дедушкой и даже предложила приготовить сегодня ужин. И вот наконец тетя Шери уехала в город – наряженная, с прической и макияжем, выполненными не кем иным, как мной – порой полезно иметь маму-визажиста, невольно научишься парочке хитростей.

Тети нет уже несколько часов. Мы с Попаем сыграли в «Эрудита» – настольную игру, которую он обожал в молодости, – а теперь я на кухне чищу овощи для ужина.

– Налить тебе еще чая? – кричу Попаю, который смотрит телевизор в гостиной. Скидываю чашку нарезанных овощей в сотейник и застываю, осознав, что дедушка так мне и не ответил. Слух у него не идеальный. Вытираю руки о полотенце и выхожу из кухни.

– Попай, тебе налить…

Слова застревают в горле, едва я понимаю, почему дедушка не реагирует – он полностью поглощен телевизором, а на лице застыла маска печали. Когда я уходила, он смотрел какой-то черно-белый фильм, но теперь переключил канал.

На экране ведущая шоу показывает фотографию папы, сделанную на одной из пресс-конференций: он обнимает за талию коллегу по фильму, их глаза сияют от множества фотовспышек. Ведущая говорит:

– Эверетт Хардинг и Лорел Пейтон готовятся к величайшему событию в их карьере. Долгожданная третья часть киновселенной «Вспышка» выходит на большие экраны в эти выходные, и главная парочка фильма заглянула к нам!

Аудитория буквально взрывается, когда папа с Лорел выходят из-за кулис. Он в черных брюках и белой рубашке со слишком большим количеством расстегнутых верхних пуговиц – без сомнения, работа стилиста, – а на ней легкий желтый сарафан, который обтягивает стройные ноги, когда она широко шагает по сцене. У обоих на лица приклеены ослепительные голливудские улыбки. Они машут взволнованной аудитории, затем садятся на диван напротив ведущей, готовые отвечать на вопросы с очарованием и остроумием.

– Тоже мне, настоящая работа, – бормочет Попай себе под нос. – Улыбаться на камеру…

Я встаю перед экраном и заглядываю ему в глаза.

– Зачем ты это смотришь?

Его взгляд направлен вперед, будто он смотрит на экран сквозь меня. Хватаю пульт с его колен и выключаю телевизор, гостиная погружается в напряженную тишину.

Попай раздраженно ворчит:

– Что такого, нельзя в кои-то веки глянуть на сына? Как еще мне узнать о его жизни? Сам-то он не особо рассказывает.

– Ох, – выдыхаю я. Попай никогда не разговаривал со мной таким резким тоном, так честно и открыто. – Я… Жаль, что он так редко вам звонит.

Я вовсе не витаю в облаках. Папина жизнь теперь слишком гламурна и суматошна, в ней нет времени для визитов на малую родину. Естественно, тетя Шери и Попай чувствуют себя покинутыми – словно они лишь осколки прошлой жизни Эверетта Хардинга. Я поняла это сразу, но до сих пор даже не догадывалась, как они страдают. Теперь и я знаю, каково ощущать себя на втором плане для дорогого человека. А тетя и Попай… В списке папиных приоритетов они гораздо дальше меня.

– Не звонит. Не навещает, – рычит дедушка со злостью, которую я не ожидала вызвать своими словами. – Неужели так сложно набрать номер? Неужели нас действительно так легко забыть? Мы теперь недостаточно хороши для него?

Этим летом я еще ни разу не видела Попая в таком состоянии. Обычно он добрый и нежный, а теперь сердитый и уязвленный, все чувства на поверхности. Мне хочется его успокоить, но разве в моей власти контролировать поведение отца? Мне едва удается контролировать свое собственное.

Сажусь на диван рядом с Попаем и крепко сжимаю его ладонь.

– Мне очень жаль. Конечно, вы достаточно хороши! Он вас любит. Просто у него много работы.

Больше мы ничего не говорим. Ну а что еще остается?

Какое-то время спустя Попай спрашивает:

– Поставишь мне песню?

Я киваю и подхожу к граммофону из полированного дерева на столе у окна. Этот проигрыватель настолько стар, что уже не классифицируется как «винтаж», и меня всегда удивляет, когда из него разносится музыка.

– Какую песню, Попай?

Он закрывает глаза и вздыхает.

– Поставь Close To You «Карпентеров».

Пролистываю виниловые пластинки в коробке – драгоценная коллекция Попая, которую он начал, еще когда они с бабулей только поженились в семидесятых. Большинство этих песен я даже никогда не слышала. Конверты пластинок немного растрепались и слегка выцвели, но это лишь означает, что их частенько доставали за прошедшие десятилетия. Наконец я нахожу альбом, о котором просил Попай, и кладу пластинку на проигрыватель. Установив иглу, отступаю. По гостиной разносятся вступительные аккорды, и хотя название песни мне ни о чем не говорит, я быстро осознаю, что слышала ее прежде. Она такая старая, такая спокойная и такая… семидесятая.

Попай закрывает глаза и довольно кивает в унисон с мучительно черепашьим ритмом.

– Потанцуешь со мной, Мила? – вдруг спрашивает он.

Пляски под золотые хиты – далеко не мой конек, но Попаю необходимо немного взбодриться. Именно так поступают любящие внучки – танцуют медляки под древние песни, которые лишь смутно припоминают.

Возвращаюсь к Попаю и бережно помогаю ему подняться с дивана. Дедушка ниже, чем я его помню, – кажется, он несколько усох. Он сжимает мою руку в своей, мы подстраиваемся под правильный ритм и плавно качаемся.

– Знаю, ты приехала не по доброй воле, – бормочет Попай, – но я правда счастлив провести с тобой время. Мне приятно наблюдать, как ты живешь той жизнью, которая у тебя могла быть всегда.

Последняя фраза западает прямо в душу.

Если бы папа не пробился в Голливуд, мы, вероятно, не уехали бы из Фэрвью. Я бы здесь выросла. Разговаривала бы с типичным южным выговором, мы с Саванной дружили бы все школьные годы, я встретила бы Блейка десять лет назад. Автопикники и музыкальные посиделки у костра считались бы обычным времяпровождением, а поездки в Нэшвилл, чтобы поесть мяса, заправленного соусом барбекю в «Хонки-тонк централ», не были бы такой диковинкой. Я могла бы купаться нагишом в озере, и, кто знает, возможно, даже стала бы искусной наездницей.