Опрокинутый купол - Николай Буянов

Нет, Мстислав не сомневался в своей победе. Он уже видел поваленный частокол, мертвых Йаландовых людей и его самого – коленопреклоненного, униженного, раздавленного… Вот только совсем не улыбалось новгородскому князю ссориться с теми, с кого он брал дань. И уж вовсе не хотелось видеть ненависть в глазах той женщины, которую он возжелал так, как не желал еще ни одну…

Он разозлился на себя за такие мысли. Ненависть…

Еще не было такого, чтобы он спрашивал чужую невесту (каких угодно кровей – хоть княжеских), нравится ей или нет, как он ласково или по-звериному грубо берет ее вперед жениха. Не спросит и эту. А начнет она кричать и драться – что ж, оно даже лучше. И все-таки…

– Вели атаковать, княже, – сказал воевода, горяча застоявшегося коня.

Мстислав взглянул с неприязнью.

– Обождешь, – угрюмо ответил он. – Сейчас пошлешь к Йаланду парламентера. Пусть скажет: меряне нарушили древний обычай, завещанный пращурами. И передо мной непочтительны. Однако, коли покорятся, я не трону, а будет их княгиня со мной ласкова – то и дань возьму меньше.

Воевода усмехнулся в усы, но перечить не решился. Отдал кому-то приказание. Парламентер, отстегнув ножны с мечом, выехал на середину поля, перед людьми Йаланда – молодой, русоволосый, с румянцем во всю щеку: первый парень на деревне. Мстислав досадливо поморщился: стоило бы выбрать кого-нибудь постарше и посерьезнее. А так – будто в насмешку.

Дружинник тем временем, заставив лошадь танцевать под собой, упер руку в бедро и задорно прокричал то, что было велено. Он еще не договорил до конца, а новгородский князь, стоя на холме в отдалении, уже знал, каков будет ответ.

Ольгес, сын Йаланда, в ту пору еще не родившийся, конечно, не видел, как в битве, длившейся целый день, полегло почти все ополчение мерянского илема – лишь старый Мустай Одноногий и его сын с ближайшими телохранителями сумели укрыться за воротами крепости. Саму крепость разгоряченные чужой кровью новгородские дружинники взяли к утру, сломив сопротивление стоявших на стенах баб и ребятишек…

Кто-то поджег дом воеводы внутри частокола, от него загорелся другой и третий, и вот уже один больтой пожар взметнулся над городком. Кое-где по улицам еще звенело оружие, раздавались крики боли и ярости, кто-то еще сопротивлялся и умирал, защищая свои жилища, а ненасытный огонь все выше и вышек взлетал к дымным небесам…

Они едва успели закрыть за собой дверь на засов. Внутри терема, куда Йаланд привел молодую жену после свадьбы и где та зачала сына (она это знала наверняка – уже шевелился в утробе совсем еще крошечный, но вполне живой и ощутимый комочек), теперь вовсю плавал едкий белесый дым. Сосновые бревна, отсыревшие за осень, занимались неохотно, но мало-помалу становилось все жарче, оранжевые язычки лизали наружную дверь, трещало и стонало: дом умирал…

– Спускайтесь в подклеть, – крикнул охрипший от жара Мустай. – В дальнем углу расшатайте два бревна, за ними начинается тайный ход. Он выведет вас за лес, на правый берег Свири.

Йаланд в отчаянии посмотрел на отца. Тот стоял перед дверью – могучий, словно старый дуб, и не заподозришь, что вместо одной ноги пристегнута деревяшка, в правой руке неизменный боевой топор с датскими рунами на лезвии, в левой – подбитый мехом ясеневый щит.

– А как же ты?

– Я еще не рассчитался с новгородским инязором за его вероломство. Не для того я много лет платил ему дань, чтобы…

– Я тебя не оставлю!!!

– Молчи! – с яростью перебил Мустай. Сверкнул глазами на непослушного сына, но закашлялся и уже тише добавил: – Ну не поспеть мне за вами на одной-то ноге, разве не видишь? А рук у меня все-таки две. Как-нибудь управлюсь. Долго не обещаю, но…

– Я без тебя не уйду! – крикнул Йаланд.

– А жена с ребенком? Кроме тебя, никто их не защитит. В них – твоя надежда, продление рода…

Молодой князь все еще стоял в нерешительности. Красавица Ирга была поблизости, рядом, держась за руку мужа. Она тоже любила Мустая Одноногого – как дочь любит отца.

Они смотрели на него, зная, что видят последний раз, и пытались вобрать в память его образ: худое почерневшее лицо, перекошенное шрамом, седые спутанные волосы под окровавленной повязкой, висевшая клочьями кольчуга…

– Идите, – донеслось из дыма. – Мне еще бревна нужно поставить на место, иначе Мстислав догадается про тайный ход. Конечно, он и так догадается, но, по крайней мере, не сразу.

– Отец, – прошептал Йаланд Вепрь.

– Торопитесь. Дверь вот-вот рухнет.

Мустай закрыл лаз как раз в тот момент, когда дверь в горницу под ударами снаружи слетела с петель. Первый из новгородских дружинников ввалился внутрь, жмуря глаза от едкого дыма и ругаясь в полный голос. Он умер, даже не увидев топора, который обрушился ему на шлем. Следом лез второй, за ним третий, и старый мерянский князь ждал их, оскалив зубы в торжествующей усмешке…

Свежий сосновый сруб догорал. Крыша со стоном ввалилась внутрь, и высоко вверх, прямо к серым небесам, вознесся столб искр – так бывает, когда в пожаре умирает человек. Те из Йаландовых людей, кто остался жив, сбились в кучу под охраной воинов Мстислава и с молчаливой тоской смотрели на огонь, который уже отшумел и потерял силу. Они стойко сражались и, хотя им была дарована жизнь, не радовались подарку. Единственное, что смогло озарить их лица, – это весть о том, что их князь и княгиня сумели скрыться. По многим сухим губам скользнула улыбка, приведшая Мстислава в бешенство.

– Далеко они уйти не могли, – сквозь зубы проговорил он. – Седлать коней! И обернулся к пленным:

– Кто укажет, куда направились Ирга и Йаланд Вепрь, – того пощажу. Ну? Ответом было молчание. Мстислав ощерился в вислые черные усы. Повелел:

– Раскалить железо. Не так их много, буду спрашивать по одному. И не радуйтесь, собаки, что уцелели. Умирать придется долго – состариться успеете.

Отступать от своего он не собирался. И дело было даже не в дани, которую он не получил, и не в княжеской жене, так и не снявшей с него сапог…

А на следующее утро с хмурого неба хлынул дождь. И не прекращался несколько седмиц, почти до самого первого покрова.

Было у них две лошади, но одна сломала ногу на камнях. Йаланд присел над ней, посмотрел в испуганно косящий глаз, погладил по шелковистой морде. Вытащил длинный широкий нож из берестяных ножен. Лошадь, до этого судорожно пытавшаяся встать, замерла, будто почувствовав намерение человека. Князь вложил в удар все свое воинское мастерство. Ему хотелось сделать благородному животному последний подарок: легкую и быструю смерть.

Теперь он шел пешком, придерживаясь за стремя коня, на котором ехала Ирга. И уже третьи сутки (а может, четвертые, он сбился со счета) видел перед собой один и тот же унылый пейзаж: серые камни и деревья, кромка воды, по цвету напоминавшей расплавленное железо, шелестящие струи дождя – казалось, весь мир вдруг умер в одночасье, оставив двоих путников брести неведомо куда, без цели, без надежды…