Опрокинутый купол - Николай Буянов

Борис пригляделся. Лица у ребят были черные, заострившиеся, только белые зубы сверкали в объектив – с некоторым вызовом, с бесшабашным весельем – так хохочет древний викинг, стоя на палубе умирающего корабля, среди трупов друзей и врагов, обагренный чужой и собственной кровью, когда длиннобородый морской великан Эгир уже протягивает из ледяной пучины свои руки… Вот только глаза подводили. Будто искусный фотограф ради шутки сделал фотомонтаж: не могли эти глаза принадлежать двадцатилетним пацанам. Не могли – и все тут.

– Мы напоролись на засаду – там, в Бидженте. «Духи» ударили сразу с трех сторон, из тяжелых пулеметов. Роман, Гелька Камышан и Рахим умерли сразу, даже крикнуть не успели. Мы с Димой Погореловым отползли за дувал, начали отстреливаться… Потом нас накрыло – видимо, «кочерга», миномет.

– Как же вы спаслись? – через силу спросил потрясенный Борис (умерли… Вот откуда эта мелодия – словно ангелы переговаривались в небесах…).

– Никто не спасся. Никого уже нет.

– Но вы…

– Меня тоже, – немного резковато отозвался Владимир. Помолчал и добавил: – По крайней мере, я видел свой собственный труп – будто со стороны, сверху. Множественные ранения в грудь, живот и обе ноги: после такого не выживают.

Они миновали лестницу и вошли в очередной зал (сквозь побелку на стене выступали буквы канувшего в Лету лозунга: «Решения XXVI съезда КПСС – в ж…»).

– Здесь сейчас моя экспозиция, – сказал Владимир. – Я боялся, ее уберут – закрыли же клуб… Слава богу, не додумались.

Вот они – полуистлевший кивер и почерневший от времени, покрытый ржавыми наростами кавалерийский клинок под стеклом, на черной материи. Тяжелый трехгранный штык, пуговицы от чьего-то исчезнувшего мундира, казацкая серьга и нательный крестик с фрагментом цепочки…

А вот и что-то новое. Борис остановился перед застекленным шкафчиком, посмотрел на табличку: «Обмундирование кирасира, первая четверть XIX века. Кираса, шлем, боевые перчатки. Современная реконструкция».

– Это мы с ребятами сделали по архивным рисункам.

– А это? – Борис указал на позеленевшие пуговицы с двуглавым орлом.

– Это подлинные. От мундира стрелка егерского батальона. Они ко мне попали от здешнего директора.

– Закрайского?

– Так вы знакомы? Интересный человек, не правда ли? Он сейчас консультирует съемки исторического фильма…

– А как пуговицы попали к вам?

– Это целая история, – Владимир махнул рукой. – В прошлом году я кое-что привез из Крымской экспедиции. Находка относилась примерно к тринадцатому или четырнадцатому веку – не моя стихия, так сказать. А Вадим Федорович заинтересовался, прямо-таки воспламенел. Попросил продать… Но мы сошлись на обмене. Забавно, да?

– Почему забавно?

– Пуговицы-то все равно в музее. А шарика я лишился.

– Шарика? – осторожно спросил Борис.

– Ну да. Совершенно непонятный предмет, я имею в виду его назначение. Так и написал в отчете: «Предположительно – предмет языческого культа».

– Первый закон археологии…

– Что? А, да, вы правы. Хохмочка, но отражает действительность.

Борис помедлил – сделал вид, что поглощен осколком десятифунтового ядра, ржавого куска железа в низком продолговатом ящике (внезапная тишина сквозь артиллерийскую канонаду, распластанное на выжженной траве знамя, князь Андрей смотрит в высокое Аустерлицкое небо… «Зачем я? Зачем это небо и эти облака надо мной?»). Затаив на всякий случай дыхание, спросил:

– Шарик неправильной формы, керамика, около семи сантиметров в диаметре?

– Да, – спокойно ответил Владимир. – Только он, видимо, сейчас не в музее, а дома у Закрайского. Самые ценные экспонаты он в запасник не отдает, хранит у себя.

– Давно вы его видели в последний раз?

– Находку? Кажется, зимой – здесь была большая экспозиция…

Он неожиданно улыбнулся.

– Самое интересное, что этот шарик действительно был предметом некоего культа – так утверждал один московский мэтр (профессор, членкор и тэдэ – Закрайский встречался с ним на каком-то симпозиуме). Культа не христианского, а языческого, язычество в наших местах сохранялось почти до пятнадцатого века. Что ж удивительного, дебри, глушь… Возможно, шарик был символом Солнца, стоял где-нибудь в центре капища, в окружении деревянных идолов. И дорогу к нему знали только волхвы, всего два-три человека… – он махнул рукой. – А вообще, это мои фантазии. Не слушайте.

…Фантазии, и довольно мрачные, однако, слишком стремительно переходили в реальность. Машина (сегодня был «мой» день) рискованно неслась по городу сквозь туман – такой густой, что огни светофоров можно было различить, только подъехав вплотную. Свернул к серому трехэтажному дому, вошел в подъезд под старым деревянным козырьком, поднялся на второй этаж. На лестнице стоял загадочный полумрак: окно было разбито и вкривь и вкось заделано куском фанеры. Так что нужную квартиру мне пришлось искать почти на ощупь.

После пятого или шестого звонка дверь открылась, и на пороге показался престарелый мужчина богемного вида, в длинном полосатом халате – похоже, только из ванны. Тряхнул спутанными волосами и тяжело выдохнул в темноту:

– Опять ты? Сказано же тебе: я все решил и впутывать себя не позволю…

– Во что впутывать, Вадим Федорович? – приветливо спросил я.

– О боже! – лицо мужчины вытянулось. – Вы кто, собственно?

– Борис Анченко, брат Глеба. Мы встречались на съемках.

–В самом деле? Ах да, припоминаю. Чем обязан?

– Может, разрешите войти? А то неудобно на пороге.

– Вообще-то ваш коллега меня уже допрашивал, – сообщил он, войдя вслед за мной в гостиную (я, признаться, ожидал от нее большего: представлялись широкие полки вдоль стен, полные древностей, черепки с тусклыми золотыми монетами из скифских курганов, обрывки кольчуг и наконечники стрел – самые обычные, не серебряные… Но нет, на полках стояли книги – в основном детективы и любовные романы. В серванте – пара дешевых сервизов и семь слоников на телевизоре, на вышитой салфеточке… Короче, квартира как квартира).

– А где же сокровища? – почему-то спросил я.

Это его слегка озадачило.

– Вы имеете в виду…

– Из раскопок.

– Ну, батенька. Во-первых, на раскопки я давно не езжу, возраст не тот. То, что осталось с прежних времен, – в основном в музее, в запасниках. А самое ценное – здесь. В стене встроенный сейф.

Он уже вполне освоился с ситуацией. Вид самый благообразный: густые бакенбарды, плавно переходящие в православную бороду, глаза, будто сошедшие с иконы, но в их глубине – хитрая настороженность.

– От каких страхов вас лечил Бронцев? – спросил я.