Прекрасная Катрин - Жюльетта Бенцони

Пальцы Жака с силой впились в плечи Катрин: он не сознавал, что делает ей больно, обуреваемый желанием укрепить ее веру в него. Он совершенно забыл о том, что происходило на улице и в доме, а потому невольно вздрогнул, услышав спокойный голос:

– Тебе надо спуститься в лавку, Жак. Явилась госпожа де Ла Тремуйль, а ты знаешь, что она не любит ждать.

Обернувшись к двери, они увидели Масе. На лице ее не выражалось никакого волнения, Катрин же, помимо воли, залилась краской. Сколько времени жена Жака стояла в дверях? Видела ли она, как муж поцеловал свою гостью? По поведению Масе понять это было невозможно, и, наверное, она вошла в комнату только что. Однако совесть Катрин была нечиста, и она не посмела прямо взглянуть в глаза молодой хозяйке дома.

– Я говорила мэтру Жаку, что не хочу подвергать вас опасности. Я просила разрешения уйти.

Масе улыбнулась:

– Уверена, что он сумел успокоить вас. Для нас гость – это посланник Бога. Мы свято чтим законы гостеприимства. Да и куда вам идти, госпожа Катрин? Спустись в лавку, Жак. Не нужно ее раздражать.

Только при этих словах Катрин осознала серьезность положения и вздрогнула, ясно увидев ту, что сейчас нетерпеливо мерила шагами лавку на первом этаже. Госпожа де Ла Тремуйль! Прекрасная Катрин де Ла Тремуйль! Это в ее власти оказался Арно – Арно, отвергший домогательства этой знатной дамы, которая, конечно, не забыла и оскорбление, что нанесла ей сама Катрин. Побледнев, она взглянула на Жака.

– Идите скорее, мэтр Кер, умоляю вас… Она не должна ничего заподозрить. Если она догадается, что я здесь, то мы погибли. Она узнала бы меня даже в монашеской рясе… она ненавидит меня лютой ненавистью.

– Знаю, – ответил меховщик. – Я уже иду.

Катрин и Масе остались вдвоем, в молчании глядя друг на друга. Не сговариваясь, они прислушивались, стараясь уловить звуки, идущие с первого этажа. Им не пришлось долго ждать. Послышались решительные, чуть тяжеловатые шаги Жака, который спускался по лестнице, и тут же раздался громкий самоуверенный голос Катрин де Ла Тремуйль. На всем протяжении своей бурной распутной жизни она не снисходила до того, чтобы говорить тише, и, где бы ей ни случалось бывать, ее всегда было слышно за несколько туазов. Поэтому Катрин и Масе могли слышать весь разговор, не особенно напрягая слух.

– Мэтр Кер, – говорила супруга первого камергера, – отчего я до сих пор не получила соболей, которые заказала вам? Приближаются холода, а вам известно, что я не выношу грубых мехов.

– Мне кажется, вы могли убедиться, мадам, что я их тоже не выношу. Соболей же я не прислал вам не по оплошности, а из-за бедствий нынешнего времени. Торговые караваны из Великого Новгорода, которые всегда приходили на ярмарку в Шалон, теперь обходят наши края стороной. Они направляются в Лондон или поворачивают в Венецию.

– Так пошлите за ними в Венецию…

– Это невозможно, мадам. Страна наша обескровлена. У нас нет больше кораблей, а суда, которые ходят из Венеции в Брюгге, к нам не заходят. Что до Брюгге, то вам лучше чем кому бы то ни было, известно: герцог Бургундский повелел не впускать туда подданных короля Карла.

Госпожа де Ла Тремуйль вздохнула столь шумно, что и этот вздох был слышен наверху. Катрин чувствовала подступающую дурноту: нервы ее были натянуты до предела, и слышать этот ненавистный голос в двух шагах от себя было тяжким испытанием. Она инстинктивно подошла к окну и скользнула рассеянным взором по улице Орон. Между тем внизу госпожа де Ла Тремуйль томно произнесла:

– Что ж, придется удовлетвориться тем, что есть. Пусть мне принесут завтра во дворец самые красивые меха. Впрочем, я лучше посмотрю сейчас, раз уж зашла к вам. Прикажите выложить товар. Вы доставите мне то, что я отберу.

– Как же мы могли не услышать ее прихода? – пробормотала Катрин, смотря на всадников и придворных дам, занявших почти всю улицу и производивших шума не меньше, чем давешние лучники.

– Вы были слишком поглощены разговором, – мягко ответила Масе, и Катрин почудилось, что в голосе ее прозвучал упрек, – поэтому и не слышали. Мне хотелось бы, чтобы эта женщина скорее ушла. У нее слишком острый взгляд и уши, которые улавливают малейший шорох…

– К тому же вы прячете именно меня, – сказала Катрин с горечью, – и если у нее появится хоть тень подозрения…

– Пряча вас, мы рискуем ничуть не больше, чем укрывая мэтра Алена Шартье, – спокойно возразила жена Жака. – В наше время никто не застрахован от доноса… даже и ложного. Вам лучше подняться в свою комнату, Катрин.

Молодая женщина отрицательно покачала головой. Она предпочитала остаться здесь, поблизости от своего врага. Она часто замечала, что явная опасность не так страшила ее, как неопределенная угроза. Кроме того, она испытывала нечто вроде горькой радости при мысли, что своим присутствием в этом доме бросает вызов этой злобной женщине, готовой на все, чтобы отобрать у нее Арно. Внизу жена первого камергера, очевидно, приказала вынести все меха, хранившиеся в лавке. На прилавок с глухим стуком ставили плотно упакованные тюки, которые затем раскладывались, и тогда доносился ровный голос Жака Кера, перечислявшего достоинства того или иного товара. Прислонившись лбом к стеклу, Катрин застыла в ожидании, сама не зная, чего ждет. Чтобы все это наконец закончилось? Чтобы удалилась эта опасная покупательница? И Жак поднялся наверх, дабы помочь ей обрести душевное равновесие, ведь один его вид внушал уверенность. Возможно, она ожидала именно этого.

Внезапно она встрепенулась, и ее рассеянный взгляд стал напряженно-внимательным. От ворот Орон по улице поднималась телега, которую везла толстая ленивая лошадь. Телега встала прямо у дверей дома меховщика. Это была самая обыкновенная крестьянская повозка, небрежно сбитая из деревянных досок. Большие колеса, окованные железом, вязли в глубоких рытвинах, оставшихся после дождя. И поклажа не представляла никакого интереса: вязанки хвороста, наваленные с верхом и грозившие обрушиться при каждом резком движении.

Словом, ничто не могло бы привлечь внимания к этой телеге, кроме… кроме, может быть, возницы. Он сидел на облучке, свесив ноги и согнувшись. Драная бумазейная рубаха распирала его широкую грудь. Едва взглянув на крестьянина, Катрин ощутила острую уверенность, что знает этого человека или, по крайней мере, видела его… Она взглянула пристальнее. На нем был камай с капюшоном из грубой черной шерсти, который закрывал половину лица, заросшего бородой. Кого же он напоминал ей своей манерой сидеть и всем обликом? Она не успела задать себе эти вопросы, потому что крестьянин, подняв голову, посмотрел на окна дома. Катрин вскрикнула от удивления и тут же быстро зажала рот ладонью. Возницей был не кто иной, как Сентрайль. Молодая женщина бросилась к Масе и, взяв ее за руку, подвела к окну.

– Смотрите! – сказала она. – Узнаете его?

Масе в свою очередь едва удержала крик.

– Господи! – произнесла она, бледнея. – Его невозможно не узнать!

Между тем ряженый крестьянин неторопливо слез с облучка с очевидным намерением войти в лавку Жака Кера. Осознав опасность, Масе, словно подброшенная пружиной, ринулась прочь из комнаты. Катрин услышала, как она вихрем промчалась по лестнице, а затем увидела ее уже на улице. Она успела вовремя, ибо Сентрайль в этот момент взялся за ручку двери. Жена Жака возникла перед ним, гордо вскинув голову в высоком чепце, чтобы из лавки нельзя было разглядеть его лица. Ее звонкий голос был слышен на всей улице: