Матерый мент - Алексей Макеев

– Прокурорские сообщили? Ох, чует мое сердце – не улучшишь ты его самочувствия…

– Это – не ходи гадать. Сидишь в машине и ждешь звонка. Потом по обстоятельствам. Жизнь покажет.

Он не мог вспомнить, какой кошмар мучил его всю ночь, и, пожалуй, не хотел вспоминать. Хорошо еще, что знакомый терапевт дал больничный – гипертонический криз не шутки – и не надо было переться в прокуратуру, давать идиотам идиотские же объяснения. Как он и предполагал, это дурачье ничего не заподозрило – несчастный случай. Ему – строгий выговор, вряд ли что серьезнее, двум недоноскам – заму по АХЧ и Ященко, старшему инженеру по ТБ, – может, и статья «за халатность» обломится, тоже не Колыма. И все, и нет человека. Как просто, оказывается!

Хотя нет, не совсем просто. Какая-то пакость скребет душу. С Ветлугиным близко ничего подобного не было. Да неужели она для него и впрямь что-то значила? Или потому, что, считай, своими руками? Как бы то ни было, а вчера он напился. В одиночку, жутко, до полной потери способности думать и вспоминать.

Алаторцев с отвращением выпил стакан разведенной лимонной кислоты с сахаром, это обычно помогало. На макушку словно нацепили стальной колпак, и двое, а то и трое ядреных пролетариев стали бить по нему молотками, а в рот ему запихали шерстяное одеяло.

Раздался резкий, непередаваемо противный звонок. Алаторцев удивленно посмотрел на часы – начало девятого, и он никого не ждет. Не подходить к двери? Скорее всего, из лаборатории кто-то, о здоровье справиться и «чуткость» свою ублюдочную проявить. Он тяжело вздохнул и поплелся открывать.

– Кто вы такой и чего хотите?

– Полковник Гуров. Я уже говорил с вами, неделю назад. К сожалению, недолго. Зайдите в квартиру и пропустите меня, – голос сыщика был предельно сух и холоден.

Андрей растерянно посторонился, автоматически захлопнул за Гуровым дверь, мрачно буркнул:

– Проходите на кухню, раз уж я вас впустил. А не следовало бы, есть такое понятие – неприкосновенность жилища. Но все едино ведь не отвяжетесь!

Ни глухой душевный раздрай, ни вчерашняя одиночная пьянка не повлияли на маниакальное пристрастие Алаторцева к чистоте. Кухня сверкала, вымытая посуда аккуратно расставлена на сушилке, на полу ни соринки. Алаторцев присел на табурет и, не приглашая Гурова сесть, неприязненно посмотрел на него чуть опухшими глазами:

– Задавайте свои вопросы. Вы ведь по несчастному случаю позавчерашнему? Но учтите, все, что мог, я уже рассказал в прокуратуре.

– Я не «по несчастному случаю», – Гуров мертвенно улыбнулся, кожа около губ была как резиновая. – Я по убийству Мариам Кайгуловой. А также по диверсии и поджогу, ваши действия именно так законом квалифицируются. И вопрос у меня только один, любопытство замучило: вы лампочку в боксе пилочкой прорезали или примитивно ахнули молотком? Позвольте, я тоже присяду, а? В ногах правды нет.

Лев Иванович уселся на стул напротив; с минуту на кухне стояла тишина, нарушаемая лишь напряженным, жестким от ужаса дыханием Алаторцева. Андрей не мог вымолвить ни слова, ему казалось, что мгновение это длится, по крайней мере, полчаса. Мысли не слушались – лишь сумасшедшая карусель в голове. Он сам не узнал свой хриплый, прерывающийся голос:

– О ч-чем в-вы? Что за дичь, бред какой-то… Какая, холера ясна, лампочка? Вы отдаете себе отчет…

– Электрическая, – совершенно невозмутимо произнес Гуров, – но это и впрямь детали. И отчет отдаю, – но тут его скрутила такая ненависть к сидящей напротив мрази, что сдерживаться стало невозможно, – что не могу тебе, тварюга, своими руками шею свернуть, здесь и немедленно. А до чего же хочется! И «браслеты» прямо сейчас тебе не нацепишь, с Кайгуловой ты, скот, проскочил.

Человеческое негодование пересилило профессиональные навыки. Сдержись он, останься в рамках избранного вначале тона, и разговор мог бы сложиться по-другому. Алаторцев был подлецом, но не трусом. Словно боксер, пропустивший страшный встречный удар, он медленно приходил в себя. Нокаута не получилось, лишь нокдаун.

– Повежливей, на «вы» и без угроз, – Алаторцев говорил еще с трудом, но с каждым словом все надежнее брал себя в руки. – А то есть такая статья в Уголовном кодексе – злоупотребление властью или служебным положением. И есть другая – об угрозе нанесения телесных повреждений.

– Законник, надо же! Когда убийство своего учителя Ветлугина планировал, так поднатаскался? А на «вы» такую выхухоль называть у меня язык не повернется, так что перетопчешься. Отвечай на вопросы, иначе, даю слово чести, расстанусь с погонами, но челюсть тебе, выродку, сломаю. Кто и когда познакомил тебя с Феоктистовым? Переверзев?

– Не знаю ни того, ни другого. И вообще…

– Ну и дурак! Переверзев свои показания подтвердит, Феоктистова мы дожмем сегодня, и секретарь его тебя запомнил.

Тут Лев выдавал желаемое за действительное. Крячко звонил ему поздно вечером, его разговор с Сергеем Переверзевым, как и гуровская атака на секретаря Феоктистова Олега, удалась наполовину. Сам Станислав был стопроцентно уверен в их версии о знакомстве двух основных фигурантов через Сергея, но тот об этом прямо не сказал. Хотя своих приятельских отношений с Алаторцевым не отрицал. Гуров вспомнил вчерашний доклад Станислава:

– Говорю ему: уже погибли два человека, одного из них – Мариам Кайгулову – ты, наверное, знал. Он аж с лица сменился, губу закусил. Я его все убеждаю: дескать, от твоих слов, возможно, зависит жизнь твоего приятеля, ты же своего шефа знаешь. Знакомы они с Алаторцевым? Молчит, так и не сказал ничего. Не хочет друга выдавать. А вообще понравился он мне, Лев. Что-то есть в нем простое такое, хорошее. И боец отличный, мы с ним для знакомства спарринг провели. Он меня одной левой заделал. Как его в этот «грифячий» питомник занесло? И дружка выбрал… бр-р…

Алаторцев, услышав слово «показания», старался не подавать виду, насколько он обеспокоен:

– Устраивайте очную ставку. Не забудьте повестку прислать. А сейчас убирайтесь отсюда и не пытайтесь меня запугать. Не выйдет!

– Я уйду, – голос Гурова опять сделался холодновато-спокойным, – но на прощанье выслушай меня. Учти, ты – мой личный враг, я тебя ненавижу и все равно посажу. Если успею. Я знаю про твои мерзкие делишки уже почти все. Но, Алаторцев, не только я. Твоя афера с героином раскрыта, да-да, а ты думал, что всех умнее? Пойми, для криминала ты – слабое звено. А теперь и бесполезное, раз аферист… Ты еще живой по недоразумению. А я тебя охранять приказа не получал, и, скажу по секрету, если вдруг получу, то выполнять буду спустя рукава. Догадываюсь, надеешься на «как карта ляжет», так вот зря! Твоя карта бита при любом раскладе, и самое безопасное место на земле для тебя – тюремная камера. Решишься на явку с повинной – милости просим, суд даже срок скостит. Но слишком долго не раздумывай.

Гуров встал и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу. Уже с лестничной площадки он спросил захлопывающего дверь Алаторцева: