Срыв (сборник) - Роман Сенчин

Вроде бы спешили, но до дождей поставили только стены, а затем исчезли вместе с техникой. В недостроенном клубе пацаны стали играть в войну, а взрослые – потихоньку растаскивать оставшиеся от лесов доски.

– Давай-давай, – кричал иногда Николай Михайлович от калитки вслед удаляющемуся с досками. – Вор-рье!

…Вяло, через силу Елтышевы собирали урожай. Выкопали картошку, повыдергали редьку, свеклу, морковку. С погодой повезло – было ясно и сухо: хорошенько просушили во дворе, спустили в подпол.

Валентина засолила несколько банок огурцов и помидоров, связала в косы чеснок. Солила капусту. Николай Михайлович много времени проводил в огороде. Но в основном сидел на ведре, курил.

Воздух в эти дни был особенно прозрачный и замерший, как и положено природой для ранней осени. Земля спокойно, умиротворенно готовилась к холодам, к зиме. С берез медленно слетали желтые листья, с легким шелестом ложились на сухую траву, на ранее упавших собратьев. Сорняки ссыпа́ли свои семена, которые проклюнутся одни в апреле, а другие – в течение всего лета, чтобы продолжать существование всех этих ненужных, вредных, неистребимых растений.

Легкий ветерок шевелил сухие, папирусные листья подсолнухов, и тогда раздавалось унылое, какое-то пугливое поскребывание… Вечером галки начнут облет, будут тоскливо покрикивать, рвать душу…

Николай Михайлович поднялся, взял лопату. Стал ковыряться в морковной гряде. Валентина уже прошлась по ней на днях, выдернула, какую удалось, за ботву, но много осталось в земле. Николай Михайлович втыкал лезвие лопаты и не то чтобы слышал, а скорее чувствовал хруст разрезаемых морковин… Черт, словно чьи-то пальцы режешь… И вспомнилось, как хрустнули позвонки у Харина… Николай Михайлович бросил лопату, снова сел на перевернутое дном вверх ведро.

Вечерами заметно свежело, воздух напитывался сыростью, гниловатой влагой. Сырость и влага приходили волнами с пруда, и так же, волнами, навевало терпкий запах свиного навоза. Будто где-то в свинарнике то включали, то выключали вентилятор. Иногда запах был таким резким, что щекотало ноздри и хотелось чихнуть…

В первых числах сентября, будто подтверждая календарное наступление осени, пошел многодневный, изводящий душу дождь.

Телевизор стал показывать совсем невыносимо – даже на первом канале была сплошная рябь и лица людей не разобрать. Звук плавал, случалось, пропадал или уходил на другие частоты.

– Давай антенну купим, в конце концов, – не выдержала жена, – в магазине за четыре тысячи стоят.

– Да толку-то… – Николай Михайлович отмахнулся; телевизор его мало интересовал, и если он смотрел в экран, то почти не обращал внимания, что там делается: в голове вертелись мысли, зыбкие, неоформленные, но навязчивые.

Валентина все же проявила настойчивость, стала требовать, но требовала не столько антенну, сколько не падать духом:

– Нечего опускаться! Раскис, как этот… А мне что тогда делать?! Я вон вообще инвалид пожизненный теперь. Ты представляешь, что такое сахарный диабет?! Каждую минуту о нем помнить надо… Но ведь жить надо, жить! Давай пошли за этой антенной, а то совсем… Как в склепе тут…

И Елтышев отправился в магазин.

Антенна была огромной, формой напоминала локатор, но легкой. Основную ценность представляла приставка, пульт дистанционного управления и кабель… Вместе с антенной дали номер телефона мастера по установке.

Пока дозванивались до мастера (услуги его стоили четыреста рублей), пока ждали приезда, пока прибивали антенну-локатор, сверлили стену избы для проводки кабеля и настраивали программы, как-то не очень заметно и тягостно прошло несколько дней.

Потом, опять же под напором жены, Николай Михайлович занялся ремонтом сначала бани («Денис приедет, и как ему мыться там? Это же завалюха, а не баня»), а потом и машины. Пришлось съездить за новым аккумулятором, два дня копаться под капотом. Но без толку. Елтышев бросил:

– Я не механик.

– А с дровами как? – плачущим голосом спросила жена. – До холодов месяц!

– Купим машину обрези. Копейки стоит.

– Какой от них жар? Угля-то нет почти…

– Всё!.. Всё, хватит! Не замерзнем. Денис приедет – решим.

Дождались семнадцатого числа. Накануне Валентина Викторовна съездила в город, накупила продуктов, даже малосоленых хариусов на рынке взяла, бутылочку коньяка. Заодно продолжила (процесс этот тянулся больше месяца) оформлять пенсию по инвалидности…

В слабом, без праздничного стола, но все же ожидании провели семнадцатое и восемнадцатое, потом, то и дело прислушиваясь, поглядывая в окна и за забор, еще два дня. Двадцать первого Валентина Викторовна порывалась пойти на почту звонить, но муж уговорил подождать еще:

– Пока то да сё, в городе, наверно, с друзьями. Пусть погуляет.

Но сам был как на иголках: несколько раз даже к калитке подбегал – казалось, стучат, – но там было пусто. И никогда так не раздражали покупатели спирта – всех их сначала принимал за вернувшегося сына.

Двадцать второго сентября, после утреннего автобуса, жена все же пошла на почту. Вернулась расстроенная.

– Что? – испугался Елтышев. – Не вышел?

– Да вышел. Уехал, сказали…

– И куда?

– Ну куда – домой, им сказал. Я сказала, что нету, а этот шутить стал: взрослый, говорит, у вас сынок, мы ему теперь не няньки.

– Черт, надо было встречать. Мало ли… Пять лет на зоне, с психикой за это время…

– Не пугай ты хоть, ради бога! И так…

– Всё-всё-всё, – Николай Михайлович обнял жену. – Будем ждать. Всё нормально будет.

…Денис прибыл двадцать пятого днем. Подкатил на белой иномарке. Вышел, распрямился, огляделся, потягиваясь, по сторонам.

– Так, – сказал громко водителю, – держи пятихатку. – И пошел навстречу выбегающим из калитки родителям.

Были объятия, слезы матери, быстрые, не требующие ответов вопросы… Николай Михайлович не видел сына четыре с лишним года – ездил на свидание один раз и больше не смог: наблюдать Дениса в черной зэковской робе, всю эту архитектуру и порядок колонии, чувствовать себя, капитана милиции, тоже чуть ли не зэком было невыносимо. На следующие свидания отправлял жену одну; Артем же никогда ехать к брату желания не выказывал.

Да, за эти годы сын изменился, из парня превратился в крепкого, знающего себе цену мужчину. Спокойней стал, но и уверенней в себе.

– Ничего, мать, – говорил, поглаживая плачущую Валентину, – ничего, поднимемся. Главное – живы. – Но, видимо, вспомнив об Артеме, кашлянул: – Кхм… Брата-то здесь похоронили?

– Да, – кивнул Николай Михайлович, – где ж еще…

– Ну, в городе, может… Ничего, выберемся отсюда. А здесь пусть дача будет. Купим квартиру. Двухкомнатная, я узнавал, восемьсот тысяч стоит.