Дружелюбные - Филип Хеншер

Но что-то насторожило их уже здесь, на дорожке к родительскому дому, – и потом Лавиния поняла, что именно. Подняв глаза, она увидела в окне своих племянников и радостно им помахала. Ей ведь и в голову не могло взбрести такое. Приехать домой – это как счастливый конец в книге, канун Рождества: раз – и вот ты в объятиях людей, знавших тебя всю жизнь. Папа что-то говорит – а мама сразу же: не слушайте! Хью поспешил внутрь; Лавиния стояла и махала рукой. Треско сказал что-то кузену. Очевидно, смешное – и она порадовалась, что двоюродные братья подружились и умеют позабавить друг друга.

Однажды она выйдет замуж – а если нет, ничего страшного. Теперь она вполне справлялась со знакомствами. Нет, такого мастерства, какое всегда было у Хью, ей не достичь никогда. Однажды – она все же надеялась, что не очень скоро, – мама покинет этот мир, но всегда будут племянники и племянницы и в свой черед появятся внучатые. Может, даже она станет матерью – и родит кого-нибудь, очень похожего на Хью. Сестра всегда даст разумный совет, а папа будет пытаться говорить тем же тоном, каким разговаривает с пациентами. И старший брат станет ласково поддразнивать ее – и никого она не сможет любить так же сильно, как брата Хью. И она это знала. Он всегда будет самым важным в ее жизни, а она – в его. И постареют они в унисон – не вместе, но параллельно и неразделимо. И, пока они живы, будут дни, когда они поедут в автомобиле по голой, утыканной дорожными знаками поверхности земли, похрустывая шоколадными подушечками, как дети, станут пробираться и просачиваться всюду, точно парочка тараканов, что довольствуются крошками, не жалуются на свою участь, не ищут лучшей доли.

– Вот и мы! – радостно воскликнула она.

– Собственно, как и собирались. – Хью решительно двинулся ко входу. Чемодан остался в багажнике. Найдется кому его принести.

Мама и Хью

Это был 1979-й. Или на год позже? Хью плохо запоминал даты. Очень жаркое лето. Или просто жаркое лето? Хью и в этом сомневался. Возможно, он спутал его с еще одним жарким летом. Тогда он зависал с Алексом Димитриу, Альбертом Уитстаффом (на самом деле звали его иначе, просто в то лето он предпочитал именоваться Альбертом) и Мадж Стейс. В то лето они осознали: они крутые ребята. В их параллели кое-кто еще считал себя крутым – к примеру, жуткая девчонка по имени Дебби, которая с тринадцати лет встречалась с мальчишками на пять лет старше, а теперь, в шестнадцать, завела отношения с мистером Карри, рыжебородым учителем физики. А еще были курильщики, а еще – ребята, которые входили в городскую команду по легкой атлетике. Но все-все знали, что Альберт, Мадж, Хью и Алекс – крутые ребята. Мадж даже говорила «хотеть быть крутым – отстой»; и ее радовало, что они – горстка изгоев и чудиков и ничего с этим не поделаешь. Дебби Килтон, миловавшаяся с тридцатилетним учителем из унылого провинциального городишки и позволявшая этому педофилу (как сказала Мадж) трогать ее во всяких местах… Если это считается крутым – может, ну ее, крутизну такую?

Сам Хью никогда крутым не считался. Он был «смешной коротышка», сын доктора, не разбиравшийся ни в физике, ни в химии. «Ну а чья же еще?» – раздраженно говорили преподаватели естественных наук, когда он робко протягивал домашнюю работу, всю в кляксах и зачеркиваниях.

Смешнее всего было тогда, когда Мадж позвала всех и сказала: «Давайте устроим разврат и оргию на утесах». Как здорово вышло! Мадж пришла в их класс полгода назад – переехала из Бирмингема с отцом, который служил каким-то юристом. Всегда опрятная, она нарочно ничего не делала со своей наружностью – таких девочек всегда одобряют мамы. Но учителям все равно становилось не по себе при виде ее аккуратной прически и безупречной школьной формы, столь нетипичной для человека, которому вот-вот исполнится шестнадцать. Безукоризненный школьный блейзер, аккуратно повязанный небольшим узлом галстук, юбка, темные чулки и отполированные туфли – во всем этом чудилась насмешка – точно такая же, как и в ее абсолютно правильных и в то же время лаконичных ответах на вопросы.

– Зовите меня Мадж, – коротко сказала она, глядя искоса – Алекс Димитриу потом признался, что этот взгляд сводил его с ума. И, пару недель спустя, Альберту, которого тогда еще звали Дэвид: – По мне, никакой ты не Дэвид. Дэвиды так не выглядят: у них нет идеальных скул и кожи, как у доярки. Нет. Не Дэвид.

В то лето 1979 года считалось ужасным, если твою мать звали Маргарет. Много лет спустя Хью подумал: а что, если Мадж по прибытии в Шеффилд тоже звали Маргарет? Вполне вероятно, так и было.

– Так как бы ты меня назвала? – спросил Альберт-тогда-еще-Дэвид. Они сидели в читальном зале школьной библиотеки, где за много лет так никто никого и не приучил к «тишине».

– Думаю, ты скорее… похож на Альберта, – ответила Мадж. С тех пор так и повелось: она – Мадж, он – Альберт. – Очень будоражит воображение.

– А я? – спросил Алекс Димитриу, устремив на нее взгляд темных тоскующих глаз: рука его, перемазанная чернилами, лежала на раскрытом учебнике истории. Они «освежали в памяти» «Фабричные законы» – как грустно заметила Мадж, в ее случае даже несвежих не завалялось.

– А ты – тот, кто ты есть, – ответила она. – Бывает и такое. Не могу же я переименовать всех. Ты Алекс. Все знают тебя как Алекса. Кем еще ты можешь быть?

А однажды летом она вдруг предложила стать крутыми, как Дебби Килтон, и устроить безумную оргию. Блестящая идея. Они все пришли к ней домой – в симпатичный квадратный особняк с безумной собачкой Жозефиной, при первых же трелях звонка бросавшейся ко входной двери с лаем. Мадж натащила кучу шмоток из мешка для распродажи старья, кое-что позаимствовала у родителей – Маргарет и Роналда – и бабушки.

Она заявила:

– Переодеваться – вот что по-настоящему сексуально.

И исчезла, велев Алексу Димитриу изображать женщину: у нее сегодня лесбийское настроение, и она хотела бы выйти в свет с девушкой в платье и с пробивающимися усиками.

Хью никогда не забудет Мадж в странном цветастом плаще-дождевике и оранжевых трико, с шарфом на голове, с «мушкой», нарисованной тушью для ресниц над верхней губой, позирующую на камнях из вышедшей на поверхность горной породы, вопя:

– Трахни меня, Розалинда!

(Розалиндой позволил звать себя Алекс, как только надел серовато-зеленое бальное платье бабушки Мадж, с вырезом, отделанным белым кружевом.) В какой-нибудь коробке из-под обуви до сих пор хранятся замечательные фотографии.

Значит, в том же году, только позже: лето уже закончилось, и они вернулись в школу; начался шестой класс – и они решили разыграть представление. (Это теперь, много лет спустя, Хью выражался именно так – тогда они на полном серьезе называли это «поставить пьесу».) Придумала все, конечно, Мадж, но сама идея точно вытекла из долгих сказочных вечеров по средам, когда они, по идее, должны были заниматься физкультурой. Радостно добежав до поворота, они, непринужденно болтая, дошли до дома Мадж, где весь день пили чай.

– Мы должны поставить «Макбета», – заявила она, – а не просто читать по ролям на уроке.