Тень в воде - Ингер Фриманссон

Тор ждал ее у подъезда. Она появилась в четверть седьмого утра. У стены к этому времени выросла кучка окурков. Йилл слезла с велосипеда и изумленно уставилась на него. Он смущенно засмеялся. Шагнул вперед, взялся за руль велосипеда, покачал его из стороны в сторону.

– Прости, – сказал он. – Я скоро уйду, просто проезжал мимо и остановился – размяться.

– Я тебе звонила. Ты куда-то спешишь?

– Ну…

– Тогда заходи! – Йилл поставила велосипед под навес и пристегнула.

– Йилл, ты всю ночь работала, тебе надо поспать.

– Не болтай чепухи. Пойдем.

– Ладно, ненадолго.

Постель была не убрана, в комнате царил беспорядок. Раскрытый чемодан лежал посреди комнаты.

– Я хочу чаю, а ты?

– Я тоже, спасибо.

Йилл включила чайник, достала банку чая с черной смородиной.

– А поесть у меня нечего.

– Я не голоден.

Йилл поставила на стол чашки – большие, цветастые, подаренные Берит.

– Прости, что помешал своим звонком сегодня ночью.

– Ты не помешал.

– Конечно, помешал. Но мне было так…

– А сейчас лучше?

– Да, поездил на машине. Теперь лучше. – Тор улыбнулся, глядя на Йилл.

С озера доносился рокот мотора. Йилл знала расписание: это был «Балтик Викинг», направляющийся в Чёпинг из Польши с грузом жидкого аммиака. Большое оранжевое судно из Осло. Однажды она была на борту, с лоцманом Билли. Почти весь экипаж был с Филиппин. Билли перешучивался с ними, один раз махнул рукой в ее сторону, она услышала слова «second wife»[10]. Все понимающе ухмыльнулись. У многих иностранных моряков была семья дома плюс жена в Швеции.

Чай был готов. Йилл наполнила чашки и поставила на стол мед, масло и вазочку с сухарями. Тор грел руки над своей чашкой. Худые, жилистые руки с заусенцами и пятнами никотина.

– Тебе часто снится… она? – осторожно спросила Йилл. – Когда мы жили в той синей гостинице, тоже…

– Теперь реже. Раньше, сразу после исчезновения, она снилась мне каждый раз, как удавалось уснуть. А теперь почти никогда. И самое ужасное – все труднее вспомнить ее лицо.

– Шесть лет – это много.

– Шесть лет и семь месяцев.

– Да.

– Сегодня ночью я несколько часов ездил на машине, не знаю почему. Просто так получилось. Доехал и до Хэссельбю.

– Правда? – недоверчиво переспросила Йилл.

– Там многое изменилось. Ты видела? У метро все перестроили…

– Нет, я там давно не бывала.

– Дом стариков снесли, ты знала? Все теплицы, все, что он настроил за свою жизнь, исчезло. Теперь там типовые коттеджи.

Все, что настроил за свою жизнь. Все, что было важно для него, включая его дочь. Йилл вспоминала, как они играли между ящиков с рассадой, сырой запах земли и перегноя. Мокриц, живших под каменной плиткой. Однажды Берит поскользнулась и упала на стекло, которое тут же разбилось. Порез на локте пришлось зашивать в больнице. Отец страшно рассердился: «Я же говорил, что там играть нельзя!» Не помогло: парник и пахучие, подвязанные к потолку растения так и манили. Иногда Берит срывала огурец или несколько помидоров. Вкус у них был яркий, непривычный, теперь такого не найдешь. Сейчас в магазинах только голландские овощи без запаха.

Там были и ряды виноградной лозы, старой, кривой. Каждую осень примерно в это время они гнулись под сочными, сладкими гроздьями. Виноград ей давали с собой, и съесть его надо было за два дня, иначе заводились мелкие черные мушки, которые потом не давали покоя маминым домашним растениям.

– Ты присматриваешь за их могилами? – невольно спросила Йилл. – Родителей Берит. У нее же ни братьев не было, ни сестер.

– Церковное управление следит. Платишь деньги – и они присматривают.

Йилл забралась на кровать, укуталась в одеяло. После ночной смены она всегда немного мерзла. Тор пил чай, наблюдая за ней.

– Устала?

– Не особо. Второе дыхание.

– Знаешь… Я ездил по Хэссельбю и вдруг оказался у дома Жюстины Дальвик. Как будто машина сама к нему вырулила.

Йилл похолодела.

– Вот как.

– Это было среди ночи, народ в это время спит. Но не она. Все окна в доме светились. Я увидел ее, она казалась испуганной. Взяла и ни с того ни с сего распахнула дверь и заорала кому-то, чтобы он – или она – убирался прочь и оставил ее в покое. Честно говоря, было жутко.

– Она тебе кричала? Заметила тебя?

– Нет. Уверен, что меня она не заметила. А больше никого в саду не было, – я бы услышал. Страшное дело. У нее точно не все дома.

Йилл подтянула одеяло к подбородку.

– Возможно, отчасти в этом виноваты мы, – прошептала она. – Когда мы были маленькие. Я столько об этом думала. Мы были такие жестокие, так мучили ее. Но она… она никогда не плакала. Мы думали, что ей нравится. Конфетами угощала, пастилки «Санди», килограммами, до рвоты. Ну, знаешь, ее отец…

– Знаю.

– Помню, как стоматолог объявил, что за последние несколько семестров в классе стало больше кариеса, и как училка произнесла предупредительную речь. Кажется, она тоже была против Жюстины настроена. Иногда она оставляла Жюстину после школы. Не знаю, что она с ней делала.

– Понятно.

– Ну и мы хороши. Одноклассники. Однажды на скалах… ох, даже вспомнить стыдно. В тот раз она сломала ногу и потом долго не ходила в школу. Но ничего не рассказала родителям. Нет, она никогда не ябедничала. Кстати, и мама у нее была ненастоящая. Кажется, отец женился на собственной секретарше. Ее звали Флора – имя как целый цветочный луг. Нам казалось, что она королева – совсем не похожая на наших клушистых мамаш. Она красиво одевалась, красила ногти и губы.

Тор указал на увеличенные портреты Йилл и Берит, висящие на стене:

– Этого я не видел.

– Берит подарила. Снимок сделан в начале третьего класса.

Тор поставил чашку на стол и пересел на кровать. Близко-близко к Йилл.

– У нас такой невинный вид! – воскликнула та, глядя на фото. – Смотри, какие милые маленькие девочки. Но это лишь видимость. Как ты думаешь, все дети жестокие? Я много об этом думала. Неужели дети лишены сочувствия? Нет, вряд ли. Дети могут пожалеть того, кто попал в беду. Но не ровесников. Или это только мы были такими зверенышами? Берит, я и еще одна девочка, ее звали Герда. И еще другие – да нас было много… знаешь, у Жюстины не было друзей. Она все время таскалась за нами. Гордости ни на грош. Она всегда была одна. Ее настоящая мама умерла прямо у нее на глазах, дома. Жюстине было всего четыре года. Разве одной этой травмы не достаточно? Зачем было вдобавок изводить ее? Зачем добавлять мучений, когда их и так немало?