Тициан. Любовь небесная - земная - Елена Селестин

Тициан сглотнул и продолжил медленно:

– Бандиты развели костры у единственного входа в эту… священную пещеру. Ха, священную! В ней было больше тысячи человек. Живых людей. И Виоланта была там. – Тициан долго молчал. Заговорил снова тонким прерывающимся голосом, но слез на его лице не было. – Все они задохнулись от дыма. Бандиты рассчитали точно: люди погибнут, а вещи и драгоцен-н-ности, – Тициан всхлипнул, – останутся целыми. Они потом все забрали себе, с мертвых, все их вещи. Грабили и раздевали теплые тела. Она погибла там. Может быть, беременная нашим сыном. Это все, – прошептал Тициан еле слышно.

Художник продолжал пить, но не плакал. Потом снова заговорил:

– Нет, еще не все. В пещере была трещина, куда проникал воздух. Виоланта была рядом с этим местом, рядом с тонким потоком воздуха, и струйка эта могла спасти ее. Но Виоланта ушла оттуда, посадила вместо себя маленького брата Алессандро.

– Он выжил?

Тициан закивал:

– Он долго был с больной головой, от испуга тронулся. А я – от горя! Двое сумасшедших в одном доме! И оба любят Виоланту! – Тициан стал смеяться и наконец заплакал.

– Ingenium mala saepe movent[5], – грустно произнес Камилло и налил себе граппы. – Хорошо, что рассказал мне. М-молодец. Ты будешь жить долго, брат мой. Долго-долго.

* * *

– Альфонсо д’Эсте пришлет за мной подводы через неделю. Бездельники с аркебузами будут охранять Театр и меня по дороге в Феррару, – объявил Камилло, получив письмо с сургучными печатями.

Несколько дней они упаковывали готовые части Театра. Часто спорили: сложить ящики и двери так, чтобы ни одна деталь не повредилась на горных дорогах, было нелегко. Думая о том, что скоро расстанется с Камилло, Тициан чувствовал, что привязался к ученому толстяку.

– Сколько времени у тебя уйдет на то, чтобы одному полностью построить Театр в Ферраре?

– Разве ты не поедешь со мной? – Камилло смотрел жалобно, он вдруг стал похож на растерянного ребенка.

– Нет. Прости, мой брат. Хочу пока остаться в Азоло, – выговорил Тициан то, о чем не решался сказать раньше.

– Не поедешь, – протянул архитектор. – Конечно, я, честно говоря, так и полагал. Но надеялся немного.

– Джулио, можно задать вопрос? О Театре?

– Ну давай.

– Если это театр, как у древних, то где будут сидеть зрители? Я видел похожее строение в Падуе, только оно было очень большим.

– Нет, это не для зрителей. Мой Театр для одного лишь человека. В нем все перевернуто, и единственный зритель будет стоять посередине, в центре, как бы на сцене, – а Театр будет перед ним. Там, где в древнем амфитеатре сидели зрители, в моем Театре будет разыгрываться великое действо. И у этого человека, который в центре, – в душе и в разуме словно откроется окно, он мгновенно сможет постичь и вспомнить все взаимосвязи. Прозреет.

– И кто будет этим человеком? Кого ты пустишь в свой Театр?

– Хватит! Я и так уже разболтался. Больше не скажу ничего.

– Ну да, я же профан, – усмехнулся художник.

– Ты не совсем профан, но и не посвященный пока. Когда мы встретимся в Ферраре, расскажу еще. Кстати, ты дал знать родным о себе?

– А что это ты стал таким заботливым, Джулио?

– Хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Ты мне еще понадобишься. И мне, и Театру.

– Я написал родителям и Франческо, что жив и здоров. И еще, что вернусь в Венецию, наверное, к марту.

– Знаешь, здесь нелегко зимой одному. Даже мне бывало грустно, – предупредил Камилло.

– Я должен написать свою картину. Хочу вернуть Виоланте ее любовь.

– Это правильно. Ты получил знания и с ними новые возможности. Самое время тебе заняться собственным искусством. Только… береги себя, Тициан.

– Хорошо. Прости меня, что оставляю тебя без своей помощи.

– Пока что.

– Я хотел бы когда-нибудь снова работать рядом с тобой, – улыбнулся Тициан. – Слушать тебя, твои занудные рассуждения.

– Ты приедешь в Феррару и будешь слушать! Я оставил тебе деньги, там хватит на зиму. Не забудь вернуть картину Дзордзи Венеции!

– Помоги мне сочинить письмо Контарини, – попросил Тициан. – Надо написать ему, что другие картины Дзордзи я спрятал в надежном месте, а с одной уже закончил работу, к весне она будет в Венеции. И еще, Джулио, хотел сказать тебе, что я жив благодаря тебе.

– Это Дзордзи нас свел: «amore, more, ore, re»[6], – вздохнул Камилло.

Они бережно заворачивали в холст каждый расписанный ящик Театра, каждую дверь. Когда прибыли подводы из Феррары, Тициан проводил друга до выезда из Азоло. Глядя вслед обозу, он думал о том, как странно бывает, когда человек, меньше других похожий на тебя, человек, которого ты еще недавно не знал вовсе, становится тебе родным.

* * *

Слова Камилло, символы из росписей, образы из «Полифила» возникали в голове Тициана, когда он обдумывал новую картину. Сколько прогулок в саду, сколько бессонных ночей и вдохновенных рассветов понадобится, чтобы придумать полотно, посвященное Виоланте? Каким образом запечатлеть образ чистой души подруги и ее прекрасное тело, как суметь соединить эти достоинства?

Тициан подолгу смотрел на ноябрьское небо, вглядываясь в облака. Иногда с утра уходил в горы, бродил по тропинкам и взбирался по козьим тропам на перевалы, там снова поднимал глаза к небу. Он спускался в сад Нижнего замка, прикасался к деревьям, к отцветшим кустам роз. По вечерам иногда шел в город, в трактир, чтобы отвлечься в разговорах с горожанами. Там пил сидр или вино с местным лекарем и нотариусом. Жизнь городка напоминала ему о детстве в Кадоре. Три дочери нотариуса считались самыми красивыми девушками Азоло. Тициану понравилась старшая Джиорджина, яркая высокая брюнетка, под стать ему самому. Нотариус пригласил художника на рождественский ужин в свой дом, до Рождества оставалось меньше двух недель.

Иногда по утрам в солнечную погоду художнику хотелось петь. А ночью, особенно в дождь, когда дул сильный ветер, замок становился холодным и старые печные трубы завывали, – ему было страшно тоскливо. Он скучал по разговорам с Камилло и жалел, что не поехал с другом в Феррару.

За неделю до Рождества Тициан пришел на площадь Азоло: побродить, посмотреть на рождественскую ярмарку. День был холодный и солнечный. Он встал рано, гулял по замерзшему саду, потом по окрестностям, работал над эскизом. На ярмарку пришел в хорошем настроении – наконец ему стало ясно, какой будет картина, посвященная Виоланте. Формат будет горизонтальным, немного больше метра в высоту и три метра в длину. В центре он изобразит древнеримский саркофаг, из которого младенец-ангел будет черпать воду. Саркофаг с водой станет символом того, что Виоланта для него, Тициана, живая, он чувствует ее рядом. В левой части картины будет изображена дорога в Верхний замок, это будет извилистый, трудный подъем, символ обретения опыта и знаний. Справа он напишет озера в окрестностях Азоло и замок, похожий на владения Катерины Венеты. Правая часть будет символизировать ошибки и заблуждения человека при жизни. Женщина, античная богиня рядом с саркофагом, будет похожа на Виоланту. Тициан пока не решил, как лучше ее написать, в одежде или обнаженной. После ярмарки он собрался сколотить большой подрамник для картины.