Американец - Массимилиано Вирджилио

– В мире лошадей случается, что между двумя жеребцами зарождается дружба, – сказал он. – Можешь в это поверить?

– Я никогда не встречал двух жеребцов, которые бы не бились до последнего, чтобы показать, кто из них главный.

– Зато бывает, что два выросших вместе жеребенка до того сближаются, что одному из них не приходится покидать табун.

– Табун без вожака?

– Табун, где вожак и подчиненный – закадычные друзья, которые даже делятся друг с другом самками.

Лео внимательно вгляделся в печальную морду Джимми. Конь медленно вдыхал воздух, от которого его живот раздувался, как дырявый воздушный шарик.

– Делятся? – переспросил он.

– Сейчас объясню. Рядовой самец спаривается гораздо реже, чем вожак, и случки чаще всего происходят тайком, вдали от собратьев… – Он взял трость, прислоненную к одному из стойл. – Но какая ему разница? Взгляни на ситуацию с точки зрения этого молодого жеребца. Он потерпел поражение в схватке с равным себе, но ему необязательно уходить из стада. У него влиятельные друзья, доступные самки, потомство, за которым надо присматривать. А главное, ему не приходится защищать табун как лидеру и подвергаться опасности…

Лео перестал гладить Джимми и обернулся.

– Самое время задать вопрос: что же тогда выигрывает вожак от всей этой истории?

Приоткрытый, перекошенный рот босса – признак скорого инсульта – исказился в подобии улыбки. А может, то было напоминание об уже перенесенном заболевании. Он уперся тростью в мощенный булыжником пол.

– Так вот, – продолжил мафиозо, – загвоздка именно в этом. Может ли вожак не знать, что в его стаде есть предатель? Или же он знает, но изображает неведение? – Навалившись на трость, он поднялся. – Знаешь, как специалисты окрестили такое поведение? Репродуктивное паразитирование. Вот как это называется…

Лео изучающе смотрел на Кирпича, который, превозмогая себя, стоял перед ним. Тонкие губы, ясные глаза, не тронутые катарактой. Старик с ничем не примечательной внешностью. Впервые в жизни он не внушал своим видом страх.

– Я не знал об этом.

– Ну, теперь знаешь. – Как он ни старался, чтобы голос звучал уверенно, тот все равно слегка дрожал. – Но мы не дикие лошади! Ты не можешь трахать чужую женщину, ясно тебе? – Босс боссов, или же занявший его место немощный старик, закашлялся, достал платок и сплюнул в него.

Американец воспользовался воцарившейся паузой: – Неужели вы приехали сюда из-за этого?

Куда же делся безжалостный каморрист, думал Лео, который всеми помыкал и требовал уважения и абсолютной преданности, где тот неуязвимый стратег, ловкий дипломат, алчный предприниматель, грозный оратор, использовавший слова как стрелы, а траурные венки – как символ своей безграничной власти? Где тот могущественный босс, который убивал отцов и отправлял в заточение сыновей?

Лео не готов был с этим смириться: не может человек, разрушивший твою жизнь, так просто угаснуть. Настоящее зло должно быть абсолютным и вечно молодым, иначе это не зло. Меч, выпустивший тебе кишки, всегда должен служить напоминанием, что победа была невозможна. Если же этого не происходит, то от кого ты потерпел поражение? От дряхлого и охрипшего криминального ветерана, окруженного любителями леччинских пастичотто?

– Я знаю, что ты взял телефон хромого, – вдруг сказал Кирпич. Впервые слова его прозвучали отчетливо, и Американцу не пришлось напрягать слух.

Телефон хромого. Как он мог об этом не подумать? Он недооценил старого босса. Как и в тот раз, когда ему удалось избежать удара ножом в горло, Кирпич обыграл Американца одним ловким ходом, только теперь он обошелся без помощи своих шестерок. Ему хватило изобретательности, чтобы пустить Лео по ложному следу и заставить думать, что он приехал из-за девки.

– Ничего подобного.

– Может, я и старый, но не дурак. Я полжизни провел на улице, где почти все врут. А еще полжизни – в тюрьме, где врут вообще все. Я сразу распознаю лжецов.

– Я не лжец.

– Ты такой же лжец, как и все остальные! – повысил голос Кирпич. – Ты, между прочим, до сих пор жив, и где благодарность? Я уже со счету сбился, сколько раз следовало от тебя избавиться, а я вместо этого спасал твою задницу. Я часто задаюсь вопросом, почему…

Лео еще раз глубоко вдохнул, удушающий запах гнилого сена наполнил его легкие.

– Наверное, из-за чувства вины, – предположил он. – Вы убили моего отца и решили успокоить совесть, оставив меня в живых. Но это заблуждение. Когда человек предает друга, как это сделали вы, спасения ждать неоткуда.

Кирпич и бровью не повел, только протянул еще один колосок бедолаге Джимми.

– Спасения? – переспросил он, насмешливо улыбнувшись. – Американец, где мы и где спасение?

– Не знаю, но я убежден, что вы в него верили, иначе как объяснить тот факт, что вы попытались меня убрать, но в итоге оставили в живых?

– Хватит! – перебил его Кирпич. – Ты ничего не знаешь.

Но Лео не отступал:

– Согласно вашему кодексу чести, вы поступили правильно, заперев меня здесь. Вы сохранили мне жизнь и решили, что очистили совесть.

Джимми заржал и потряс головой. Кто-то вошел в конюшню.

– И я ошибся? – спросил Кирпич, приободренный чужим присутствием. Судя по шороху в полумраке, к ним приближался глухонемой.

– Да, ошиблись. Потому что у таких, как вы, нет совести, чтобы ее очистить. – Американец отступил назад, Кирпич следил за ним глазами. – Да, я взял телефон. Я хотел услышать голос жены. Думаете, спасли меня, отправив копать ямы для ваших трупов? Ни фига. Двенадцать лет без жены и сына… В тюрьме и то было бы лучше. Если собрались меня убить – давайте! – Он кивнул в сторону коридора. – По одному вашему знаку этот сукин сын вышибет мне мозги. Без проблем, смерти я не боюсь. Благодаря вам я знаю ее лучше, чем кто-то еще здесь, и понимаю, что ничего страшного в ней нет.

– Ты в курсе, что, пока махал лопатой, совсем с катушек съехал?

– Не думаю. Это вы переоцениваете смерть. Вы и все те, кто использует ее как наказание для других. Если бы люди не боялись ее так сильно, знай они, каким спокойным и безмятежным становится лицо после смерти, вы бы лишились власти над ними.

Кирпич расхохотался, но впервые в его взгляде проскользнуло что-то похожее на беспокойство. Никто еще с ним так не разговаривал.

– Очень жаль, Американец. Ты был таким бойким, когда-то ты мне даже нравился. Не наломай ты дров, я бы взял тебя к себе.

– Судя по моему нынешнему положению, это было бы ошибкой.

– Да уж. Но прежде чем отправить тебя к праотцам, я хочу кое-что выяснить.

– Почему вы думаете, что я стану что-то говорить, раз вы в любом случае отправите меня к праотцам?

Кирпич озадаченно посмотрел на него: он никогда не видел, чтобы кто-то настолько был готов сдохнуть. Обычно у людей в его присутствии душа уходила в пятки, они унижались и умоляли сохранить им жизнь, надеясь вызвать в нем сострадание и забывая, что работа мафиозо – это всего лишь ремесло, и ничего больше. Ни один уважающий себя босс не получает удовольствия от вида крови, в момент убийства он продолжает подсчитывать расходы, риски, выгоду. Если ему надо от тебя избавиться, он избавится. Если ему надо сохранить твою жизнь, он ее сохранит.