Плохой мальчик - Денис Драгунский

Потом я встретил его в 1994 году, в Вашингтоне, в гостях у простого русского миллионера Александра Чапковского (бывшего мужа моей подруги детства Иры Матусовской). Еще мы встречались в гостях у журналиста и дипломата Ильи Левина и в доме Михайлы Михайлова, русско-сербского диссидента. Мне казалось, что Василию Павловичу нехорошо живется. Он все разы был какой-то серый, безжизненный, хотя шутил и смеялся вместе со всеми.

Потом я вдруг увидел его в Москве, на улице, на задах нового МХАТа, не помню точно год, в самом конце 1990-х. Иду со своей болгарской подругой Наташей Куртевой. Навстречу Аксёнов. Здрасьте, здрасьте. «А это моя знакомая, театральный критик из Софии, Наташа». Пожали руки, две-три фразы, разошлись. «А это кто?» – спросила Наташа. «Аксёнов!» – «Вот это да! Вот это экскурсия!» Только что мы с ней закусывали в «Маэстро» на Пушкинской, на втором этаже, и я ей показал в окно, как на другой стороне улицы Алла Пугачева выходит из казино и в сопровождении охранника, распростершего над ней зонтик, залезает в свой предлинновенный «мерседес»…

Конечно, это все ерунда какая-то. На мемуары не тянет.

Но неужели надо серьезным тоном про вклад Аксёнова в литературу и общественную жизнь?

У него были прекрасные молодые рассказы. Был великолепный перевод «Рэгтайма» Доктороу. Ну, про «Бочкотару» и «Крым» я и не говорю. А его большие романы мне кажутся не очень, увы.

Но это ничего не значит. Это действительно утрата. Как Майкл Джексон и Людмила Зыкина, хотя я не поклонник ни того, ни другой.

Не важно. Когда погребают эпоху, спор о вкусах как-то не звучит.

– Не спится? – привычно спрашивала жена.

– Да нет, вроде засыпаю, – тоже привычно отвечал он.

Поворачивался на бок, спиной чувствовал теплое дыхание жены, глаза сами закрывались, перед внутренним взором катились лужайки и тропинки, трава и песок, теплая кирпичная стена и холодный кафельный пол коридора, и тройной шаг: два тяжелых топота и одно бессильное шарканье – контролеры привели человека.

Человека заводили в комнату со столом и лампой, снимали наручники. Начальник тюрьмы докладывал прокурору: фамилия, статья, приговор. Прокурор сообщал, что ходатайство отклонено, но есть возможность подписать еще одно прошение. Человек подписывал. На него снова надевали наручники и уводили в другую дверь. За другой дверью стоял исполнитель, он стрелял человеку в затылок. Контролеры подхватывали его и клали на пол, лицом вниз. Исполнитель стрелял второй раз.

В полу был бетонный слив. Еще была раковина с краном, на полочке мыло и стопка свежих вафельных полотенец. Контролеры вытирали кровь и заматывали человеку шею. Тут входил он – до этого он сидел рядом с прокурором. Контролеры переворачивали человека на спину. Он проверял пульс и зрачки.

Потом вместе с исполнителем возвращался в комнату. Расписывался в бумаге: смерть констатировал врач такой-то. Прокурор и начальник тюрьмы доставали из сумки водку и закуску. Это было законно, на это полагались специальные деньги. Входили контролеры, на ходу вытирая руки влажным полотенцем. Вшестером они молча выпивали по две-три рюмки, заедали сыром и колбасой. Когда первый раз это было, он сказал: «За упокой души» – и сам испугался. Но прокурор кивнул, выпил, налил снова, сказал: «Какой ни есть, а человек», – и они выпили снова. С тех пор всякий раз пили за упокой души, но как звали человека, не говорили, хотя знали.

Так было четырнадцать раз.

Сон снова улетал.

Он тихо переворачивался на спину. Глядел в потолок и думал: он же врач, как же так? Получает за это лишние две недели к отпуску. Плюс тридцать процентов к зарплате. Вернее, получал до отмены смертной казни. Он очень обрадовался, когда вышел указ. Он был против смертной казни, принципиально. А жена была за. Она возмущалась и не понимала, почему он радуется. Она ничего не знала. Он говорил, что работает на ядерном объекте, отсюда и льготы. А сейчас реактор остановили и льготы забрали.

Эти сны и эти мысли полезли на него после того, как всё закончилось. Пока все это было – ста граммов водки хватало. А теперь даже таблетки не помогают. Хотя уже десять лет прошло, и даже больше. Вспоминается всё, до ниточек на робе, до разрубленного ногтя и шрама на губе. Подручный палача – тот же палач. Врач-палач. Как с этим жить?

– Опять не спишь? – спросила жена сквозь сон.

– Я вот что решил, – сказал он. – Мне нужна другая работа. Пойду работать в хоспис. Где умирают одинокие люди. Нужно что-то такое, понимаешь… Настоящее. Проводить человека, быть с ним на самом пороге, на самом краю.

– Какой ты у меня хороший, – прошептала жена и поцеловала его в плечо.

Я решительно против смертной казни, и вот почему.

Не из общих гуманно-религиозных соображений. Такие соображения у меня есть, но это дело частное, и я не собираюсь их выставлять напоказ.

Не из юридических соображений: дескать, смертная казнь не устрашает преступников, не уменьшает число убийств и прочих тягчайших преступлений. Одни говорят так, другие по-другому; кто его знает, как оно на самом деле.

И не из соображений непоправимости в ситуации судебной ошибки. Хотя такие случаи бывают. По делу витебского и ростовского маньяков расстреляли не менее двух невинных людей. Говорят: а вот вы представьте себе чувства родителей, у которых убили ребенка… Отвечаю: а вы представьте себе чувства человека, которого ведут на расстрел, а он этого ребенка не убивал. Но докричаться до судей не смог.

Но я даже не об этом.

Смертная казнь по сути своей несправедлива.

Потому что убийств много – а казнят немногих.

В странах, где существует смертная казнь, судебная система работает так или примерно так.

Из тысячи преступлений, которые в принципе могут караться смертной казнью, именно как караемые смертной казнью в судах рассматриваются только сто – двести или около этого. Из них к смерти приговариваются примерно десять – двадцать человек. Из них кто-то получает помилование. В общем, казнят очень малый процент убийц. Причем имеются в виду именно убийцы злостные, особо опасные. А не просто убийцы. Не говоря уже о преступлениях под названием телесные повреждения, приведшие к смерти пострадавшего. Почему-то это отличается от убийства, и наказание другое. Почему, не пойму. Человека ведь убили, так?

Чтобы смертная казнь была справедливым воздаянием, надо казнить всех, кто отнял жизнь у другого.

Но тогда придется казнить рабочего, который уронил с лесов молоток, пробивший голову прохожему. Казнить судью, который приговорил к смерти невиновного.

Это невозможно, разумеется.

Поэтому смертная казнь применяется выборочно.

То есть это просто жертвоприношение. На алтарь возмущенных чувств.

Я против человеческих жертвоприношений.