Эми и Исабель - Элизабет Страут

Въезжая во двор, Исабель испытывала гнев и боль настолько глубокие, что трудно было поверить, что человек может чувствовать такое и не умереть. Поднимаясь на крыльцо, она спрашивала себя совершенно серьезно: а если на самом деле она умрет, прямо здесь, прямо сейчас, открыв дверь на кухню?.. Возможно, смерть так и выглядит: последние мгновения, когда тебя подхватывают мощные волны, так что в самом конце уже все равно, нет никаких оснований, чтобы остаться, все кончено.

Однако она не умерла. Бросив ключи на кухонный стол, она почувствовала, что повседневность возвращается. Надо было с этим жить. Но она чувствовала, что не может жить с этим, и ее колотило от злости, и ноги дрожали, когда она поднималась по лестнице.

Позднее Исабель догадалась, что стоило ей уехать, как Эми тут же позвонила мистеру Робертсону. Глядя в окно кухни, она хотела убедиться, что мать не вернется. Машины не было видно, и Эми, едва мистер Робертсон взял трубку, со слезами рассказала ему обо всем случившемся.

— Я ее ненавижу, как я ее ненавижу!

Она сжала мокрый нос пальцами.

На другом конце провода повисла долгая пауза, и Эми, сморкаясь, спросила:

— Вы еще тут?

— Я все еще тут, — ответил мистер Робертсон, но, к удивлению Эми, он не сказал ничего больше.

— Но что мы будем делать? — спросила Эми. — Я имею в виду, что мы ей скажем?

Она повернула трубку, чтобы он не услышал, как она всхлипывает, слезы катились по лицу.

— Больше ничего ей не говори, — посоветовал мистер Робертсон, — оставь разговоры мне. Я все улажу. Когда она придет домой, не говори ей ничего.

У него был какой-то странно глухой голос, он говорил будто сквозь сон. Даже когда он пообещал:

— Все устроится, Эми. Все устроится в конце концов.

Эми положила трубку, и ею овладел новый страх: в голове промелькнул образ бескрайнего черного моря, и они с мистером Робертсоном, качающиеся в черных волнах черной ночью, далеко-далеко друг от друга.

Да нет же! Он сказал, что все уладится, а это значит, он ее любит. И он защитит ее. Он ведь только сегодня сказал: «Ты знаешь, что всегда будешь любима?» Он любит ее. Он сам ей об этом сказал. Она должна была рассказать это маме, и та бы ее поняла.

Эми пошла наверх. Может быть, мистер Робертсон скажет маме: «Я люблю вашу дочь, и мы хотим быть вместе». Скажет ли он это Исабель? И этими ли словами? В любом случае, он взрослый и знает, что делать, рассуждала Эми, оступившись на последней ступеньке, — ей показалось, была еще одна, и она поставила ногу слишком быстро. Пришлось опереться на стенку, и так, держась за стенку, она зашла в спальню.

Эми ждала возвращения матери. Она села на пуфик перед трюмо и вскоре принялась расчесывать волосы, ей пришло в голову, что мистер Робертсон может вернуться вместе с матерью. Вечерние лучи июньского солнца, как всегда, на несколько минут заглянули в ее комнату, и сейчас дымка бледного света окутала ее волосы, вплетая в них золотую сказочную нитку (так думала она, глядя на себя в зеркало). Но ей нездоровилось. Как будто ее только что стошнило, но не до конца.

И все казалось неестественным: белая расческа в руке, школьная тетрадь на кровати — эти знакомые вещи словно бы пришли из жизни, которую Эми теперь едва помнила. Теперь, когда мать узнала, что есть мужчина, который ее любит, все изменилось.

Конечно, он любит ее. Он сказал: «Ты знаешь, что всегда будешь любима?» Она знала это по тому, как он улыбается, когда она входила в класс после уроков, но особенно по тому, как он трогал ее сегодня в машине, по тому, что они там делали. И было неописуемо интимно то, чем они занимались. Когда люди делают такие вещи… да уж, они невозможно любили друг друга. После такого люди должны быть вместе.

Мистер Робертсон скажет ее матери: люди влюбляются, и это неизбежно. Может быть, он даже скажет ей, что через несколько лет — ведь жена его бросила — он хотел бы жениться на Эми (она вообразила, как они будут жить вместе, как он освободит ящики шкафа для ее одежды, как в первый день их совместной жизни он принесет ей свежее полотенце и мочалку: «Вот, Эми, это твое»).

Дверь кухни хлопнула, ключи от машины полетели на стол. Послышались шаги матери по ступенькам.

Эми тихонько положила расческу, словно уже то, что она просто держала ее в руках, было чем-то предосудительным. Солнце, покидая комнату, коснулось волос Эми в последний раз, когда она обернулась к запыхавшейся матери, появившейся в дверях.

— Он завтра же уедет из города, — сказала Исабель, ее грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. — Ему самое место в тюрьме.

Эми открыла рот. Они смотрели друг на друга, пока мать не повернулась и не ушла в свою комнату.

Эми растерянно огляделась. Ей нужно немедленно бежать из дому, бежать по дороге, чтобы увидеть мистера Робертсона. Она представила, как летит мимо сосен и болота, вообразила его машину, мчащуюся ей навстречу, и как она в отчаянии размахивает руками, чтобы он ее заметил. Паника овладела ею, стоило ей подумать, что он уедет. Но он же не уедет без нее?

— Посмотри на себя! — Мать стояла в дверях снова. Она направила в ее сторону ножницы с черными ручками. — Посмотри на себя, что за вид! — сказала Исабель тихо, входя в комнату.

Эми решила, что мать хочет убить ее. Она подумала, что мать пришла, чтобы вонзить в нее ножницы, ей показалось, что мать сошла с ума, превратилась в чудовище. Пустая, бескровная ненависть на лице матери приближалась, она замахнулась, Эми закрыла голову руками:

— Мамочка, нет!

Рука матери отбросила руки Эми, нагнула ей голову, кулак зажал волосы — лязг ножниц, кулак зажал другую прядь — голова мотнулась из стороны в сторону. Лавина ужаса накрыла Эми, неся с собой вихрь из обрывков давно забытых запахов: диван в доме Эстер Хетч, машина по дороге туда, гнилые огрызки яблок, скрипучий песок, неподатливая голова пластиковой куклы, застоявшееся тепло батареи, расплавленные восковые мелки.

Наклонившись, она отдергивала голову с каждым клоком отрезанных прядей, чувствуя острую боль, будто мать снимала с нее скальп. Эми слышала свои полузадушенные крики: «Мамочка, не надо, мамочка, пожалуйста!» — а потом внезапный гортанный звук: «О нет!» Лязганье ножниц, снова и снова (она навсегда запомнит лязг ножниц, будет слышать его во сне долгие годы), стальные вспышки в зеркале, когда серебристые лезвия отсвечивали на солнце, ловя уходящие лучи, странное чувство, что она теряет равновесие, что голова становится легкой…

— Прибери это.

Мать отступила назад, тяжело дыша. И вдруг истошно заверещала:

— Убери это все!

Всхлипывая и спотыкаясь, Эми помчалась вниз по лестнице, схватила коричневый продуктовый пакет из кучи сложенных под кухонной раковиной. Вернувшись в свою комнату (она взбиралась по лестнице на четвереньках, волоча за собой бумажный пакет, который царапал стену, и чувствовала себя отравленным животным). Она собрала волосы в пакет и, собирая, завыла, потому что в ее руках длинные локоны казались отрезанными ногами с еще не снятыми ботинками — теперь волосы отделились от нее (вой усилился), — что же от нее осталось?