Между жизнью и честью. Книга I - Нина Федоровна Войтенок

Борисовича Лозова: «Немецкие генералы утверждали: „Пока в России такие дороги и такие морозы — Россия непобедима“».

Ф. фон Бок: «Русские ухитрились восстановить боеспособность почти полностью разбитых нами дивизий в удивительно сжатые сроки, подтянули новые дивизии из Сибири, Ирана и с Кавказа и заменили утраченную на ранней стадии войны артиллерию многочисленными пусковыми установками реактивных снарядов. Сегодня группе армий противостоит на 24 дивизии — преимущественно полного состава — больше, нежели это было 15 ноября. Потери среди офицерского и унтер-офицерского состава просто шокируют. В процентном отношении они много выше, нежели потери среди рядового состава».

Штейдле Л.: «Пятого декабря начались сильные удары с воздуха по тыловым коммуникациям и исходным районам, где до сих пор можно было чувствовать себя в безопасности. Красная Армия начала на широком фронте генеральное наступление, в результате которого немецкие войска были отброшены местами до 400 километров. Несколько десятков самых боеспособных немецких дивизий было разбито. По обе стороны шоссе лежали убитые и замерзшие. Это был пролог к Сталинграду; блицкриг окончательно провалился».

Б. Гюнтер: «Волчий вой нагонял на нас тоску и дурные предчувствия. Но даже он был лучше, чем завывание „органа Сталина“. Так мы прозвали секретное оружие русских, которое они сами называли „катюшами“. Снаряды, выпускаемые этим оружием, скорее напоминали ракеты. Невероятный грохот взрывов, языки пламени — все это ужасно пугало наших бойцов. Когда нас обстреливали „катюши“, у нас горела техника, гибли люди. Однако, к счастью, у русских было мало подобных установок и снарядов к ним. Поэтому урон, наносимый этим оружием, был не слишком ощутим. Его применение давало скорее психологический эффект.

Говоря о психологическом воздействии на нас, нельзя не сказать и о советской пропаганде. Время от времени до нас доносились усиливаемые репродукторами звуки популярных немецких песен, которые пробуждали в нас тоску по домашнему уюту. Вслед за этим звучали пропагандистские призывы на немецком. Они играли на том, что мы измотаны, голодны, а некоторые из нас успели отчаяться. Русские призывали нас: „Сдавайтесь победоносной Красной Армии, тогда вы вернетесь домой сразу после окончания войны“, „Сдавайтесь! У нас вас ждут женщины для утех и много еды!“

Как правило, эти призывы вызывали у нас только озлобленность. Но были и те немногие, кто малодушничал и темной ночью переходил на сторону русских. Дальнейшей их судьбы я не знаю, но, судя по тому, что творилось в Германии после нашего поражения, думаю, вряд ли кто из перебежчиков получил обещанные блага».

* * *

Писатель Ф. Чуев: «В истории Великой Отечественной войны был один не афишируемый эпизод, огласка которого могла сильно ударить по авторитету Жукова — он несколько раз предлагал Сталину оставить Москву. Думаю, объяснять не нужно, что оставление столицы фашистам привело бы к поражению в Московской битве, к деморализации советских войск, и к вступлению в войну на стороне Германии Японии. Фактически, это могло обернуться скорым поражением СССР во всей войне.

О том, что Жуков предлагал Сталину сдать Москву, есть как минимум несколько свидетельств. Приведу самые важные из них, а затем объясню, что из этого следует.

Первый свидетель — маршал авиации Голованов. В своих мемуарах он описывает эпизод, произошедший в Ставке в разгар битвы за Москву…».

Справка. Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов один из лучших летчиков СССР, честный, неподкупный человек, уважаемый всеми авиаторами, родной внук революционера и изобретателя ракет серба Николая Ивановича Кибальчича. Человек, вставший на защиту чести И. В. Сталина, за что был отстранен от работы Хрущевым и оставлен без средств существования, хотя имел большую семью, в том числе пятерых детей. Александр Евгеньевич был вынужден взять в найм несколько гектаров земли, сажал картофель, чтобы прокормить свою семью.

Примечание. Не надо забывать, кто привёл к власти Никиту Хрущёва и в опасное время помог удержаться у власти этому человеку, чьи руки, по словам многих исследователей, «по локоть в крови».

Примечание. Зять Хрущева А. И. Аджубей вспоминал события 1958 года: «…Ворошилов, как это с ним случалось, проглотил лишнюю рюмку горилки с перцем — он весьма жаловал забористый украинский напиток… И вдруг он положил руку на плечо Никиты Сергеевича, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал: „Никита, не надо больше крови…“»

Из воспоминаний маршала авиации Голованова А. Е.:

«Шло обсуждение дальнейшего боевого применения дивизии. Раздался телефонный звонок… Звонил корпусной комиссар Степанов — член Военного совета ВВС. Он доложил Сталину, что находится в Пер-хушково (здесь, немного западнее Москвы, находился штаб Западного фронта).

— Ну, как у вас там дела? — спросил Сталин.

— Командование ставит вопрос, что штаб фронта очень близок от переднего края обороны. Нужно штаб фронта вывести на восток за Москву, а КП организовать на восточной окраине Москвы!

Воцарилось довольно длительное молчание…

— Товарищ Степанов, спросите товарищей — лопаты у них есть? — спросил спокойно Сталин.

— Сейчас… — вновь последовала долгая пауза. — А какие лопаты, товарищ Сталин?

— Все равно какие.

— Сейчас… — довольно быстро Степанов доложил: — Лопаты, товарищ Сталин, есть!

— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания».

* * *

Уже после войны маршалу Голованову попалась на глаза статья, в которой Жуков рассказывал о том, что это он принял решение не сдавать Москву. Писатель Ф. Чуев в своей книге описывает реакцию Голованова:

«Врет! — резко сказал Голованов и отбросил газету на скамейку электрички. — Он ставил перед Сталиным вопрос о том, чтобы перенести штаб Западного фронта из Перхушково за восточную окраину Москвы, в район Арзамаса. Это означало сдачу Москвы противнику… Кроме Степанова об этом знают Василевский и Штеменко. Жуков есть Жуков, но факт есть факт. А при встрече скажет, что либо такого не было, либо корреспондент не так написал».

Второй свидетель — генерал Штеменко, занимавший во время войны должность начальника оперативного управления Генштаба. На одной из встреч с читателями он заявил:

«Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны.