Финальный аккорд - Кевин Алан Милн

Несколько человек в лагере были застрелены и убиты из-за того, что они упали, нечаянно споткнувшись о трупы, лежавшие на лестнице. Только когда груда тел стала непроходимой, охранники столкнули мертвецов ногами в лестничный пролет.

На второй неделе пребывания в лагере один из моих сотоварищей по нарам умер на высоковольтной электрической изгороди в северной части карьера. Охранники шутили, что это было самоубийство, но среди тех, кто был свидетелем этого, ходили слухи, что его бросили на провода. В любом случае без него чувствовалось как-то странно свободно на нарах.

За две недели до Рождества для охраны наших бараков был назначен новый охранник. Это был Карл, молодой человек со слабым желудком, который не смог заставить себя утопить девочек семьи Рихтер. В новом назначении от Карла ожидалось, что он будет от заката до рассвета обходить пять смежных бараков, в том числе и мой, и осуществлять скорую и беспощадную расправу над всеми, кого обнаружат в это время не на месте.

На третью ночь его дежурства, где-то глубоко за полночь, что-то прервало мой беспокойный сон. Музыка, которая звучала где-то поблизости. Хотя я знал, что было глупо вставать, но я не мог продолжать лежать на койке, не разведав, откуда мелодия доносится. Тихо, стараясь не потревожить остальных, я на цыпочках прошел по холодному деревянному полу к закрытой двери в середине здания. С другой стороны двери находился главный вход в барак, который также служил в качестве разделительного пространства между двумя большими комнатами, заставленными двухъярусными нарами. Я не осмелился войти, но мое любопытство притянуло взгляд к небольшой щели между хлипкой навесной дверью и косяком. К огромному удивлению, я увидел Карла. Он сидел на стуле с тремя ножками и в мерцающем свете одной свечи тихо играл на красивой гитаре. За его спиной была дверь в другое помещение с двухъярусными нарами, а слева от него находился главный выход, который тоже был закрыт.

В течение нескольких минут я подглядывал через щель и тихо наслаждался зрелищем. Когда я решил, что мне пора возвращаться на свою койку, и как только я поднял ногу, чтобы идти, половая доска, на которой я стоял, к сожалению, громко скрипнула. Я замер, надеясь, что Карл не услышал меня, но музыка внезапно прекратилась и через долю секунды дверь распахнулась. В руке у него был взведенный пистолет, который он направил мне прямо в грудь. Пистолет дрожал в его трясущейся руке. Я думаю, что из нас двоих ему было страшнее. Чтобы еще никого не разбудить, он взмахнул дулом пистолета, показав, чтобы я прошел в крытый коридор, и быстро закрыл за нами дверь.

Мне показалось, что Карл смотрел на меня целую вечность. Пистолет все еще дрожал в его руке. Наконец, на том английском, который, по моему мнению, можно считать замечательным для человека, вероятно, никогда не приезжавшего в англоговорящую страну, он сказал: «Ты американец, да? Шпион». Я заверил его, что я не шпион. Когда он спросил, почему я не в постели и что я здесь делаю, я сказал правду – слушаю красивую музыку и вспоминаю, каково это держать в руках гитару.

Он удивленно поднял бровь.

– Ты играешь?

Я утвердительно кивнул, а потом спросил, почему он играет на гитаре в нашем бараке, а не в караульном или офицерском помещении.

– Акустика здесь подходящая, – прошептал он. Затем добавил, пожав плечами: – В ванной комнате было бы еще лучше, но я не переношу вонь.

Он сделал паузу, чтобы еще раз оглядеть меня. Затем сказал, что, вероятно, ему следует застрелить меня за то, что я не лежал в постели после комендантского часа, и что отец зауважает его, если он накажет американца в назидание другим.

В ответ на это я сказал, что он сделает мне большое одолжение, если избавит от мучений. В данных обстоятельствах было глупо говорить такое, но я почувствовал, что он не хочет причинить мне зла так же, как он не хотел утопить девочек. А что, если я ошибаюсь? Ну, я знал, что рано или поздно смерть все равно придет за мной. Это был лишь вопрос времени, когда один из эсэсовцев или кто-то из охраны решит, что я как-то не так посмотрел на него, и сбросит меня с обрыва или повесит на флагштоке. Умереть от пули будет лучше.

Сначала он пытался выглядеть смелым, поднимая трясущийся пистолет к моему лицу. Но, как я и предполагал, он не смог довести дело до конца. Карл опустил пистолет и сказал, что не убьет меня, при условии, что я никому не скажу, что он разрешил мне не находиться в постели. Его начальство расценит это как слабость и для него наступят, скорее всего, тяжелые последствия. Под «начальством», я знал, он подразумевает своего отца.

– Спасибо, – прошептал я. – Ни одна живая душа не узнает.

Я тихо вернулся на свою койку.

На следующий вечер, примерно в то же время, я снова услышал мягкий перебор гитарных струн. На этот раз я нарочно не спал, прислушиваясь к музыке. Через десять или пятнадцать минут прослушивания, лежа на своей койке, я решил испытать судьбу еще раз. Я подошел на цыпочках к двери и очень тихо постучал. Дверь опять распахнулась, обнаруживая нервного молодого солдата с пистолетом и гитарой в руке.

– Was machts du? Bist du blöd! – резко заговорил он. – Что ты делаешь? Ты дурак?

Тогда, может быть, для того, чтобы добавить еще один возглас в связи с серьезностью ситуации, он обратился ко мне на английском языке:

– Ты знаешь правила!

Я сказал, что я ничего не смог поделать с собой. Звуки музыки были слишком заманчивыми, чтобы не прийти. Я осторожно пробрался в угол прохода и сел на пол. Если вдруг мимо будет проходить охранник, то он не сможет увидеть меня через окно в этом месте. Он держал пистолет, направив на меня, все время пока обдумывал, как поступить. Наконец он сдался, делая вид, что серьезно относится к принятию решения. Глядя немного подавленно, он убрал пистолет в кобуру и возобновил игру на гитаре.

В течение следующих тридцати минут я тихо сидел и наблюдал, как его пальцы перебирали и били по струнам самым удивительным образом. Я любил играть на гитаре и по праву считал, что делаю это хорошо, но по сравнению с Карлом я был новичком. Он был мастером. Он мог делать с гитарой такие вещи, о которых я даже не мечтал.

Дедушка запнулся.

– Он был типа твоего Итана в этом отношении, мисс Анна. Жаль, что он это забросил. Во всяком случае, после той ночи для меня стало ритуалом наблюдать за тихими тренировками Карла. Каждый вечер, примерно через час после начала его смены, он, бывало, приходил в барак и начинал играть, а я украдкой пробирался, чтобы послушать его. Это было моей единственной радостью в жизни. В дневное время это помогало отвлечься от изнурительной задачи перетаскивания гранитных глыб. Я даже мог думать о чем-то позитивном, когда вокруг меня замертво падали от истощения люди, или когда я слышал, как охранники хвастаются, что сумели затолкать более ста заключенных в газовую камеру, а потом смотрели в глазок, как они все задохнулись. Просто что-то, чего я с нетерпением ожидал каждый день, не позволило мне потерять надежду.

Через пару нервных недель у меня появилось такое чувство, что Карл тоже с нетерпением ожидал наши странные встречи. Или, по крайней мере, он больше не возражал против них. Он перестал вытаскивать пистолет, когда я стучал в дверь, что уже было хорошим знаком. Потом он начал открываться мне как личность, рассказывая о себе – откуда он родом, как выглядит его подруга и разные мелочи такого рода. Для меня было странно думать о нем иначе, чем как о нацистском солдате, который настроен только на убийство невинных людей. Но вскоре стало очевидно, что он ничем не отличается от меня. Он был просто молодой солдат, воюющий за свою страну. Он никогда открыто не признавался и не сказал об этом, но несколько раз намекал, что не является сторонником Гитлера.