Куда Кейнс зовет Россию? - Солтан Дзарасов

Кейнсианская постановка вопроса о роли государства, разумеется, ничего общего не имеет с тоталитарным контролем советского типа. Кейнс допускает такой контроль лишь в строго определенных пределах, чтобы частная инициатива от этого не страдала, а, наоборот, функционировала более эффективно. Тем не менее, кейнсианская постановка шокировала мир. Что она принципиально отлична от марксистской – понятно без особых объяснений. Но гораздо важнее, что она отличается также от ортодоксии, которая не допускает, чтобы длинношеим жирафам что-либо мешало потреблять сколь угодно много лиственных ресурсов безотносительно к судьбе короткошеих. Кейнсианская концепция централизованного контроля предполагает ограничение этого права во имя социального мира в обществе. Она предусматривает такие меры стимулирования инвестиций, которые обеспечивают повышение совокупного спроса и предельной склонности к потреблению.

Это совершенно иная постановка, нежели то, как это понимали марксисты на основе опыта социалистических стран. Для них это означает установление a priori централизованных, обязательных к выполнению плановых заданий в целях сознательного установления необходимых обществу пропорций (соотношений) между его различными частями. Так понимали советские экономисты планомерность. Кейнс же ничего подобного не предполагал. Для него рынок всегда был первичным, контроль над которым должен быть очень ограниченным. Законы рынка, по Кейнсу, остаются в силе, но основным рычагом воздействия на совокупный спрос у него выступает не цена, а доход. Это значит, что результаты рынка можно и нужно корректировать a posteriori во имя достижения определенных целей при неизменности основ его функционирования.

Важнейшим средством воздействия на совокупный спрос (и тем самым на рынок) Кейнс, как известно, считал сберегаемую часть дохода, которая превращается в инвестиции, а само регулирование ими осуществляется методом реакции государства на происходящие процессы. «В то время, как многие приняли Кейнса за сторонника государственного контроля над всеми инвестиционными решениями, – писал С. Прессман, – в действительности он выступал за то, чтобы политика государственных расходов стабилизировала совокупный уровень инвестиций в национальной экономике. Он хотел, чтобы, когда частные инвестиции низкие, правительство заимствовало деньги и осуществляло государственные вложения, такие как строительство новых дорог и мостов, а также выделяло больше денег на школы и улучшение образования. В противоположность этому, когда вложения бизнеса бывали высокими из-за большого оптимизма, правительству следовало прекращать заимствования и урезать государственные инвестиции. Согласно этому взгляду, государство становилось ответственно за налаживание экономики, повышая расходы на инвестиции, когда безработица высока, и понижая их, когда безработица низкая и возникает угроза инфляции» (Pressman, 2001, p.105).

Подобное регулирование экономики рыночными методами предполагает отличную от неоклассической систему гибкого налогообложения. Это различие A. Ларами (Laramie) и D. Мэйер (Mair) объясняют следующим образом: «Как в ортодоксальной, так и в посткейнсианской теории налогооблагаемым является распределяемый доход. Но в ортодоксии понимание распределяемого дохода основано на теории предельной производительности, в то время как в посткейнсианстве распределение дохода определяется совокупным спросом и силой воздействия рынка на этот процесс» (Laramie and Mair, 2001, p.43). Как показывают эти авторы, значительный шаг в этом направлении был сделан М. Калецким, идеи которого они развивают в ряде своих работ.

Сам Кейнс не был полностью последовательным в определении роли государства, и это сказывается также на позициях его последователей. Во-первых, он признал необходимость воздействия на рынок в желательном для общества направлении констатацией того, что само собой это не достигается и к этому его надо принуждать путем государственного воздействия. Но, словно испугавшись своего вывода, Кейнс тут же делает шаг назад, утверждая, что «если наша система централизованного контроля приведет к установлению общего объема производства, настолько близкого к полной занятости, насколько это вообще возможно, то с этого момента классическая теория вновь обретет силу» (Кейнс, 1993, с. 514). Под классической Кейнс имел в виду старую теорию отрицания экономических функций государства, а потому этой оговоркой он, по существу, дал задний ход. Во-вторых, Кейнс упрощенно верил в беспристрастие капиталистического государства разрешать социальные конфликты. Посткейнсианцы внесли существенный корректив в это представление и восприняли положение Калецкого о классовом характере капиталистического государства. Так, A. Ларами и Д. Мейер пишут: «Традиционные кейнсианцы довольствовались идеей, что капитализмом можно управлять с помощью государства. И они пропагандировали идею управляемого государством капитализма, основанного скорее на сотрудничестве, чем на конфликте борющихся классов. В работах Калецкого не было благих пожеланий. Он признавал, что представление о таком «кооперативном» капитализме столкнется с проблемами в более долгосрочной перспективе по мере того, как на поверхность начнет выходить экономический конфликт классов» (Ларами и Мейер, 2006, с. 637).

В результате подобного переосмысления кейнсианства в духе исторической реальности посткейнсианство объективно оказывается ближе к марксизму и социализму, чем к либерализму и капитализму, хотя вектор этого движения, несмотря на всю свою непоследовательность, задал сам Кейнс своим посягательством на неоклассические постулаты. Наиболее убедительное подтверждение верности этого утверждения мы находим в существовании в государстве благосостояния (Welfare State). Его идейными вдохновителями были Джон Кейнс, давший ему теоретическое обоснование, и William Beveridge (1879-1963), разработавший прикладные аспекты перехода к такому государству в развитых странах. Оба были либералами, а предложенные ими идеи, по существу, социалистическими и осуществлены в Англии лейбористами, а в континентальной Европе – социал-демократическими партиями.

Если же мы непредвзятыми глазами посмотрим, что собой представляло на практике Welfare State, то увидим большое сходство с тем, что было в европейских социалистических странах. Вот как оно определяется в «The New Palgrve a Dictionary of Economics»: «Государство благосостояния» – это государство, в котором организованная власть сознательно используется (через политическую систему и административный аппарат) для воздействия на игру рыночных сил по крайней мере тремя способами: во-первых, предоставлением индивидам и семьям гарантий минимального дохода независимо от рыночной стоимости их собственности; во-вторых, уменьшением уязвимости людей, помогая индивидам и семьям встретить определенные «общественные риски» (например, болезнь, старость и безработицу), которые иначе вызовут у них серьезный кризис; и в-третьих, гарантией того, что всем гражданам без различия статуса или класса будет предложен согласованный набор социальных услуг по самым высоким доступным стандартам» (Gough, 1998, p. 895).

Это почти полностью совпадает с тем, что было в СССР за два-три десятилетия до того, как оно возникло на Западе. Тем не менее, не только западные политики, но и ученые, по роду деятельности обязанные быть более объективными, этого не признают. Между тем формула «благосостояние для всех от колыбели до могилы» (All for individual welfare from the cradle to the grave) считалась исходным принципом и смыслом социализма. Запад объявлял это демагогией и утверждал, что это лишь прикрытие тотального контроля над человеком. Марксизм и советская пропаганда утверждали обратное: никакого благосостояния для всех капиталистическое государство обеспечить не может.