Куда Кейнс зовет Россию? - Солтан Дзарасов

Очевидно, в свете этой правды следует теперь объективно разобраться в том, что в этих взаимных непризнаниях и обвинениях было правдой, а что нет. Неправдой оказалось, что капиталистическое государство не может повышать благосостояние всех слоев населения. Welfare State явилось опровержением марксистской теории обнищания населения при капитализме, хотя благосостояние в немалой степени достигается за счет эксплуатации труда и ресурсов других стран. Но «реформы» обнажили также ту неправду, что социализм только обрекал людей на бесправие и ничего положительного им не давал. Он давал людям такие блага, которых с приходом капитализма теперь больше нет. Но эти потерянные блага были связаны с экономической ролью государства.

Правда, впоследствии, когда кейнсианский подход сменился монетаристским и экономическая политика стала характеризоваться тэтчеризмом и рейганомикой, Запад также стал возвращаться на привычную колею социального дарвинизма и хоронить Welfare State. Этому немало способствует и то, что социалистический пример теперь больше никому не мозолит глаза. «Реформы» полностью разрушили систему социальных гарантий. Для имущих классов это несомненное приобретение, поскольку предназначенные на эти цели средства перешли теперь в их карманы, а рядовые граждане лишились благ, которыми они пользовались раньше.

К сожалению, по этому поводу у наших западных коллег имеется полная неясность. Чрезвычайно интересный и много о чем говорящий опыт полуторамиллиардного населения 13 бывших социалистических стран теоретически не обобщен и в арсенал мировой экономической мысли не включен. Во-первых, потому, что альтернативность социализма по отношению к капитализму всегда воспринималась как недопустимое отклонение от западной магистрали развития, а потому и недостойное позитивного отношения. Во-вторых, потому, что несоциалистические страны воспринимались на Западе на одно лицо, а потому все их разнообразие подгонялось под одну и ту же капиталистическую модель. Однако, как мы покажем в следующей главе на примере Японии, Индии и Бразилии, их экономика ближе к социализму, чем к капитализму. Во всяком случае, их экономику вряд ли можно назвать рыночной в неоклассическом смысле этого понятия, а скорее плановой, хотя и не в советском смысле этого понятия. В отличие от стран западного капитализма, как будет показано ниже, государственное воздействие на экономику оказывается не только a posteriori, но и a priori, что придает этому воздействию качественно иной характер. Рыночные механизмы действуют для решения одного круга проблем, а плановые механизмы – для достижения другого круга, которые эффективнее решить путем сознательной постановки задач.

Как оценивать этот опыт, который не укладывается не только в понятие неоклассической ортодоксии, но, наверное, и в посткейнсианство в том виде, в каком оно существует сегодня? Во всяком случае, негативные последствия советского опыта ограничения рынка методами жесткого планирования, с одной стороны, и показанный на примере Китая, Индии и ряда других стран метод сочетания рынка с мягким планированием – с другой, говорят о необходимости отказа от догм прошлого. Опыт стран, показывающих чудо экономического роста, обнажил крайности как неоклассической ортодоксии, так и догматического марксизма. Для первой священной коровой является незыблемость свободы частного предпринимательства и присвоения, а всякое их ограничение, каким бы целесообразным оно ни было с точки зрения соблюдения общественных интересов, рассматривается как недопустимое зло. Второй же делает святым обратный смысл этой формулы. Единственно допустимыми признаются плановость и государственная собственность, а всякое отступление от них, каким бы целесообразным оно ни было с точки зрения удовлетворения интересов индивидуума, считается недопустимым злом.

Выбор обществом третьего пути, отличного как от бесчеловечного капитализма, так и тоталитарного социализма, предполагает не только расширение экономических функций государства, но самое главное – их демократизацию. Порок советского социализма состоял не в том, что государство решало широкий круг социальных и экономических задач, а в том, что оно делало это авторитарными методами без участия, а следовательно, и без должного учета интересов самих граждан. Вследствие этого произошла абсолютизация бюрократических способов решения проблем, от чего снижалась их эффективность.

Переход же от плановой к рыночной экономике был объявлен равнозначным утверждению демократии. Но смена бюрократического планирования криминальным квазирынком никак не могла приблизить нас к демократии. Наоборот, он не улучшил, а еще больше ухудшил ситуацию. Криминальный произвол не может быть лучше бюрократического. В этой связи следует сопоставить то, что дали рыночные реформы рядовым гражданам, составляющим четыре пятых населения, по сравнению с тем, что они потеряли. Если бы у нас установилась реальная демократия, а не ее фикция, то у рядовых граждан были легальные способы защиты своих интересов и они не дали бы ограбить себя и лишиться тех социальных прав, которыми они прежде пользовались. Но у них не было таких возможностей, потому что вместо демократии мы получили новую форму закабаления человека, возрастание его зависимости от собственника. В прошлом на предприятиях и учреждениях были бы с разной эффективностью действовавшие партийные, профсоюзные и комсомольские организации, через деятельность которых проявлялись интересы и воля коллектива. Они служили каналами легализации и общественного мнения, и властям приходилось с этим считаться.

Сейчас ничего подобного больше нет. То, что называется средствами массовой информации, на самом деле является средствами обработки массового сознания в угоду власти и капитала и от подлинных интересов и воли низов далеко. Партийные и молодежные организации на предприятиях и учреждениях запрещены, а профсоюзы превращены в орудие осуществления воли работодателей, власть которых по сравнению с прошлым намного возросла. Советский директор находился под двойным контролем, он осуществлялся снизу общественными организациями, под давлением которых нередко ему приходилось покидать свой пост. Еще более жестким был контроль со стороны вышестоящих партийных и административных органов. Над капиталистическим работодателем никакого контроля нет, а трудовое законодательство он может выполнять или нарушать по своему усмотрению. В итоге рабочий человек оказался в более зависимом, бесправном положении, нежели раньше.

Между тем на Западе широко распространено представление, что «реформы» избавили нас от тоталитаризма и осчастливили предоставлением прав, которых у нас в советское время не было. Внешняя сторона нашей ситуации действительно изменилась. В отличие от советского времени, когда баллотировался один кандидат, теперь для проформы выдвигается несколько. Но исход выборов, как и раньше, бывает предрешен с помощью введенной в действие технологии административного и пропагандистского давления и подкупа. В конечном счете, выбор зависит не от воли избирателей, а от давления властей и содержимого кошелка претендента. Но еще важнее другое. Выбираемое лицо идет в местные или федеральные органы власти вовсе не для того, чтобы служить людям и обществу, а исключительно для получения мандата неприкосновенности, и творит все что ему угодно в целях собственного обогащения. Демократией тут и не пахнет.