Здесь все рядом - Анна Викторовна Дашевская

этом узнать московскому барину-коллекционеру?

Я стала рисовать на листе квадратики и линии, связывая одно с другим и другое с третьим, и в конце концов глазам своим не поверила: всё увязалось! Ни один хвостик не торчал.

Этот самый листок с чертежом я и положила вечером перед появившимся ровно в восемь Стасом. Прямо сразу, как он пришёл, вопреки всем моим принципам, даже раньше, чем он успел поужинать.

– Что это? – спросил Бекетов устало.

– Схема примерно всего на свете, – ответила я с готовностью.

– Таточка, у меня нет никаких сил, чтобы разгадывать загадки. Давай ты насыплешь мне в тарелку хоть какого-нибудь корма, а потом расшифруешь для тупого пользователя.

– Давай. Только ведь ты поешь и сразу станешь засыпать, а мне нужен твой совет.

– Клянусь, что не усну даже от тарелки супа! Кстати, чем это таким пахнет, неужели борщом?

Разлив по чашкам чай, я села напротив и снова положила на стол свой драгоценный листок.

– Вот смотри. После смерти бабушки я нашла в банковской ячейке оставленные ею предметы, балалайку-пикколо и самоучитель. Довольно скоро мне позвонил господин, интересующийся этой самой балалайкой.

– Бывают же странные люди!

– Не перебивай, я и сама собьюсь. Вот этого коллекционера и его представителя я обозначила тут квадратом и надписью «Ролекс». Потом я стала читать бабушкины дневники и узнала, что эта самая балалайка была частью ансамбля из пяти инструментов, все работы одного и того же мастера. Мой дед в шестидесятые-семидесятые был известным антикваром и, как я понимаю, довольно сильно преступал закон. Впрочем, в те времена уже сам интерес к антиквариату был незаконным. А дед занимался этим настолько серьёзно, что в какой-то момент вынужден был уехать… куда-то. В другую страну. Не знаю, куда, потом как-нибудь выясню. Но, уезжая, он оставил в Москве жену и сына.

– Твоего отца, – сказал Стас, внимательно следивший за моими рассуждениями.

– Точно! Жить только на бабушкину зарплату было затруднительно, она тогда работала врачом в больнице. И дед оставил ей деньги, а ещё некий… ну, скажем, клад. Пиастры.

– Настоящие? – глаза у Бекетова загорелись.

– Фигуральные! – я дёрнула его за ухо. – Не отвлекайся. Условные пиастры, которые принадлежали пятерым… э-э-э… концессионерам. Вот этот круг, разделённый на пять частей – наш клад. Каждый из концессионеров получил в качестве опознавательного знака один из музыкальных инструментов. Балалайка-пикколо осталась у бабушки, а где-то гуляли ещё балалайка-бас, домра, гусли и свирель. Обладатель домры появился в восьмидесятом году, и бабушка отдала ему пятую часть пиастров. Владелец гуслей – в восемьдесят третьем. В восемьдесят седьмом дед сообщил, что у него рак и осталось недолго, и что бас и свирель не придут никогда. Это означало, что бабушка получила три пятых части клада.

– А что это было, так и не известно?

– Пока нет. Но я, кажется, знаю, как это выяснить. Подожди, это позже. Тогда же, в конце восемьдесят седьмого, они с отцом переехали из двушки на окраине в хорошую четырёхкомнатную в центре. И ещё вместе с письмом и переездом в нашей семье появился хорошо тебе знакомый Михаил Николаевич Каменцев.

И я ткнула ручкой в квадратик, обозначающий нашего бывшего соседа.

– У-гу, – протянул Стас, разглядывая мой рисунок с новым интересом. – Слушай, но ему же тогда было совсем немного лет?

– Лет тридцать пять – тридцать восемь, я думаю. Не помню, какого он года рождения.

– А твоему деду – за семьдесят.

– Да, он был намного старше бабушки.

– И как они могут быть связаны, эти двое мужчин, если один старше другого вдвое?

– Антиквар и его подручный, – пожала я плечами. – Учитель и ученик. Босс и личный помощник.

– Или всё это сразу. Очень интересно, продолжай.

– Возвращаемся в день сегодняшний. Итак, человек по прозвищу «Ролекс» заинтересовался балалайкой…

– Кстати, а откуда он о ней узнал? – Бекетов прищурился.

– Я ж ничего не скрывала. В Москве носила её показывать в музей музыки, Эсфири показывала. Кстати, задушевная подруга тут тоже присутствует, вот она, – ручка ткнула в небольшой кружочек с буквой «ЭЛ».

– Ты считаешь, она с этой историей связана?

– Думаю, да, и сейчас расскажу и об этом. Переговоры по поводу продажи инструмента шли очень вяло ровно до сегодняшнего дня. Ещё пару дней назад, когда я была в Москве, говорила с этим господином, и мы отложили встречу до моего следующего приезда. А поскольку с середины января у нас начнутся занятия, значит, это бы произошло совсем не скоро. Но сегодня, представь себе, мне звонит помощник этого господина и сообщает, что его босс готов приехать ко мне домой для встречи и переговоров. Послезавтра.

– Что-о? Приехать, сюда? – он обвёл рукой мою кухню.

– Именно.

– Такого не бывает. Или у него совсем другой интерес.

– Вот и я так думаю. Но это ещё не всё…

– Погоди-погоди, а что изменилось сегодня по сравнению со вчерашним днём, или когда вы там разговаривали?

– Дня три назад. А изменилось очень многое. Сегодня я получила ещё один кусочек своего наследства.

– Слушаю тебя внимательно, – брови Стаса сдвинулись.

Описание беседы с матушкой Евпраксией и дальнейших моих исследований в скриптории определённо удались. А уж когда я рассказывала, как выглядит гримуар, описывала его потемневшую кожаную обложку, пятна на этой обложке и желтоватые страницы… Бекетов покивал, глубокомысленно похмыкал и сказал внезапно:

– Ты не боишься мне всё это рассказывать?

– Нет, не боюсь.

– Вдруг я один из тех, кто на этот самый гримуар охотится?

Отвечать вопросом на вопрос я люблю и умею.

– А мы уже твёрдо уверены, что охотятся именно на этот предмет?

Он пожал плечами.

– Я внимательно выслушал, что ты рассказала, но вообще-то мы тут работали, как ты догадываешься. И кое-чего накопали. Монастырскими кладовыми интересуются не в первый раз, просто в этот раз хотят получить какой-то конкретный предмет. За Горгадзе с давних времён тянутся связи с антикварами, и то самое «Пересечение множеств» дало очень интересный результат.

– Он был убит по приказу Каменцева? – у меня во рту стало горько, словно я глотнула настойки полыни.

– Что? Нет, что ты! Он как раз работал на твоего старинного знакомого. На дядю Мишу, ага, – Стас ухмыльнулся. – Знаешь, какое прозвище у Каменцева в этих кругах? Ящер.

– Ну и не похож ни капли. То есть, дядя Миша… – тут я запнулась; вот странное дело, назвать его так, как я называла всю свою жизнь, не получалось, пришлось поправиться. – Михаил Николаевич интересовался именно гримуаром моей семьи, и в Бежицы приехал поэтому?

– В точку! А вот «Ролекс», вероятно, представляет противоположную сторону.

– А Эсфирь?

Снова Стас пожал плечами.