Лондонские мосты - Джеймс Паттерсон

— Отлично выглядишь, — прошептала она, прикасаясь к моей щеке, — хотя вид немного усталый. Слишком много работаешь, не жалеешь себя.

— Мне уже лучше, — ответил я. — И ты так хороша, что этого хватит на нас двоих.

— Я хороша? Ну, спасибо. Честно говоря, очень хотелось это услышать.

«Кингфиш» оказался совершенно демократическим ресторанчиком: никаких предварительных заказов и нам довольно быстро нашли уютное местечко за столиком у стены. Мы заказали и выпить, и поесть, но большую часть времени просто держались за руки и разговаривали о жизни. Ее, моей, нашей.

— Ситуация с маленьким Алексом — хуже любой пытки. Не знаю, что и делать. Расставания становятся невыносимыми.

Джамилла нахмурилась и даже рассердилась:

— Она плохо с ним обращается?

— Нет, нет, Кристин — хорошая мать. Убивает то, что я не могу видеть его чаще. Я так его люблю, моего малыша, так скучаю. Мы с ним друзья, Джэм.

— И поэтому ты сбегаешь от него на работу.

Она посмотрела мне в глаза.

— Да, сбегаю. — Я кивнул. — Сбегаю. Но это уже совсем другая история. Послушай, пойдем отсюда.

— Что это у вас на уме, агент Кросс?

— Ничего противозаконного, детектив Хьюз.

— Хм-м. Неужели? Как стыдно.

Слышали выражение «снять комнату»? Так вот, комнату я уже снял. И не где-нибудь, а в «Фэйрмонт-Олимпик», на Ранье-сквер. Нам обоим не терпелось попасть туда как можно скорее. Джамилла даже присвистнула, когда мы вошли в роскошное фойе с высоченным, футов в сорок, украшенным гравюрами потолком. Все здесь буквально потрясало воображение. Часы показывали начало одиннадцатого.

— Итальянский декор эпохи Возрождения, антикварные люстры, пять звезд. Да, умеешь ты пускать пыль в глаза, — с улыбкой заметила Джамилла.

Как всегда, ее энтузиазм перехлестывал через край.

— Иногда можно и постараться.

— На сей раз вышло удачно. — Она торопливо поцеловала меня. — Я так рада, что мы здесь. Нет, счастлива. Мне здесь очень нравится.

Дальше пошло еще лучше. Наша комната находилась на десятом этаже и отвечала всем необходимым требованиям: просторная, шикарная, светлая, с широкой кроватью. Из окна открывался вид на залив Эллиот и остров Бейнбридж, к которому как раз в это время неторопливо скользил паром. Такого даже нарочно не придумаешь, хотя, говоря откровенно, я старался предусмотреть все детали.

Что касается кровати в отеле «Фэйрмонт-Олимпик»… Она была застелена полосатым, золотое с зеленым, покрывалом — их еще, кажется, называют дюветами, хотя я бы затруднился определить, чем одно отличается от другого. Впрочем, его мы даже не сняли, а сразу упали, смеясь, болтая, радуясь тому, что наконец-то оказались вместе, и только теперь в полной мере осознавая, как же соскучились друг по другу.

— Позволь мне о тебе позаботиться, — прошептала Джэм, вытаскивая рубашку из-под ремня моих брюк. — Ну как? Лучше?

— Давай и я сделаю то же самое. Так будет справедливо.

— Согласна.

Я начал расстегивать пуговицы на ее блузке, а она взялась за мои. Мы не спешили. Потому что знали кое-что получше спешки. Главное — процесс, внимание к деталям, к каждой пуговице. Почувствовать ткань, дождаться, пока по коже пробегут мурашки, вслушаться в дыхание, уловить нарастающий трепет тела, его заряд, готовый перекинуться на другого. Ночь сулила столь многое…

— Ты тренировался, — прошептала она, слегка задыхаясь. — У тебя ловко получается.

Я рассмеялся:

— Угу. Тренировался в искусстве ожидания.

— Хочешь продолжить?

— Это великолепно.

— У меня еще много пуговичек.

— Не знаю, смогу ли дотерпеть до конца. Без шуток, Джамилла.

— Посмотрим. Я тоже не шучу.

Покончив с моей рубашкой и ее блузкой, мы сняли их, продолжая целоваться, обниматься, прижиматься, тереться друг о друга. Она надушилась, и я сразу узнал аромат. «Калеш О'Деликейт». Джамилла знала, что мне нравятся эти духи. Я гладил ее плечи и спину, руки, лицо, ее длинные ноги, ступни, потом снова ноги…

— Теплее… теплее…

Джамилла вздохнула и негромко рассмеялась.

Мы соскользнули с кровати и стояли, обнявшись, слегка покачиваясь. Я снял с нее бюстгальтер и взял в руки ее груди.

— Повторяю, я больше не могу.

Терпеть и вправду не было сил. Я опустился перед ней на колени. Я целовал ее. Она была такая сильная, такая уверенная в себе, и мне нравилось стоять перед ней коленопреклоненным. Как перед богиней.

Наконец я поднялся.

— Все в порядке?

— Да. Я твоя рабыня. И сделаю все, что ты пожелаешь.

Я взял ее тут же, не опуская на кровать, и какое-то время мы стояли на месте, пританцовывая. Потом все же легли, и я снова вошел в нее. Я растворился в Джамилле Хьюз. Именно этого мне не хватало. Именно это мне было нужно. Она постанывала и вскрикивала, и это мне тоже нравилось.

— Как я соскучился по тебе. По твоей улыбке, звуку твоего голоса, по всему.

— Я тоже, — призналась она.

А потом, минут через пять или десять, зазвонил телефон на прикроватной тумбочке.

И тогда — в кои-то веки — я поступил правильно: сбросил чертову коробку на пол и накрыл ее подушкой. Если это Волк, пусть перезвонит завтра.

На следующее утро я возвращался в Скалистые горы. Мы с Джамиллой вместе доехали до аэропорта на такси, а там расстались, разлетелись в разные стороны.

— Ты совершаешь большую и непростительную ошибку, — сказала она на прощание. — Полетел бы со мной в Сан-Франциско. Тебе ведь надо как следует отдохнуть.

Я и сам это знал.

Но так, как хочется, никогда не получается. Корки Хэнкок был нашей главной и, может быть, единственной зацепкой, и кольцо наблюдения за ним сжималось. По крайней мере в штате Айдахо уже не осталось такого места, где бы за ним не следили, где бы его не прослушивали. Скрытые камеры были установлены и в доме, и вокруг него, и даже в конюшне. Мобильное наблюдение осуществляли четыре группы; еще четыре находились в запасе. За время моего отсутствия ко всему вышеперечисленному добавилось воздушное наблюдение.

В Айдахо я попал на оперативное совещание с участием более двадцати агентов, занятых в нынешней операции. Совещание проводилось в небольшом кинотеатре в Сан-Вэлли. Вечерами там крутили «21 грамм» с Шоном Пенном и Наоми Уоттс, а дневных сеансов не было.

Перед нами предстал старший агент Уильям Кох. Высокий, жилистый, внушительной наружности, он был в клетчатой хлопчатобумажной рубашке, джинсах и потертых черных ковбойских сапогах. Кох изображал из себя простого местного парня, но при этом давал понять, что его на одной ноге не обскачешь. Под стать ему была и представительница ЦРУ Бриджет Руни, уверенная в себе темноволосая женщина с острым как бритва умом.