Империя Леванта. Древняя земля тлеющего конфликта между Востоком и Западом - Рене Груссе

призыв отличался от тех, что раньше бросали другие папы или «латинские» государи и князья, планируя подобные военные экспедиции против мусульман на Сицилию, в Испанию или в Африку?

До сих пор походы на мусульман на Сицилию, например, или в порты Северной Африки сохраняли чисто политический характер. Даже в Испании, где реконкиста, как мы убедились, по каким-то чертам представала предшественницей крестового похода, речь все же шла об ограниченной военной операции на полуострове, предпринимаемой к выгоде Кастилии или Арагона. Идея Урбана II, главная идея, центральная идея, которая потрясла мир, отличалась от предшествовавших ей операций своим чисто религиозным характером, изначальным бескорыстием и международным масштабом. К борьбе против ислама папа призвал весь христианский мир. Со времен первых арабских халифов, провозгласивших против христиан джихад, мусульманскую священную войну, христианские государства, несмотря на общность их вероисповедания, подчеркнутую нами, оказывали исламу разрозненное сопротивление. Это были национальные войны, войны отдельных стран (Византии, Армении). При Урбане II христианский мир ответил исламу всеобщей священной войной. В этом плане крестовый поход противопоставляется и по-настоящему равняется с джихадом; можно сказать, что крестовый поход — это контрджихад.

Отсюда беспрецедентный успех проповеди 1095 г., который оставил далеко позади клюнийские инициативы, призванные организовать отправку шампанских, бургундских и аквитанских рыцарских контингентов в Испанию. Пропаганда крестового похода шла с неслыханной быстротой, потому что это была эмоциональная идея, пробуждавшая коллективный мистицизм так же, как в более поздние времена идея свободы, идея нации, идея социальной справедливости. Это была идеология, это была мистика, сотворенные в Клермоне Урбаном II, который, напрямую воздействуя на психологию толпы, вызвал невероятный духовный порыв 1095 г. В первую очередь порыв народный. На голос папы ответил прозвучавший сквозь века крик: «Так хочет Бог!» (Deus lo volt). Его слушатели брали крест (нашивая в знак принятия обета крест из ткани на свою одежду). Порыв охватил широкие массы: свидетельство тому — успех проповеди Петра Отшельника, бедняка, которого, впрочем, события очень скоро поставят обратно на его место. Этот порыв последовательно охватил рыцарство, затем баронов, но в этот раз (показательный факт) не привлек ни одного из царствующих монархов: государственные интересы оставались еще непроницаемыми для этого мощного интернационального идеологического движения.

Появившийся идеологический фон — мистика крестового похода — полностью никогда уже не исчезнет. Мы увидим его подъемы, правда все более и более слабеющие, во время последующих крестовых походов. Мы увидим его прежним в 1248 и 1270 гг. у Людовика IX. Но почти с самого начала ему придется сосуществовать с фактом завоевания, а позже — с фактом колонизации.

Сначала факт завоевания. Проповедь крестового похода прозвучала в Европе, переживавшей период экспансии, и вызвала к жизни политический империализм капетингского и лотарингского феодализма, экономического и торгового империализма итальянских морских республик. В буйном, еще не устоявшемся обществе, в котором бродили соки, обещанное крестоносцам церковью отпущение грехов давало прощение и новую репутацию многим авантюристам и рыцарям-разбойникам. Все эти сомнительные элементы, на мгновение склонившиеся под мистическим дыханием 1095 г., придя в Азию, вновь проявили свойственные им жажду наживы и склонность к грабежам. Даже для баронов, давших обет в 1095 г., крестовый поход быстро превратился в прибыльное предприятие. Самые умные из них — Бодуэн I, Боэмунд, Танкред — увидят в крестовом походе нежданную возможность выкроить себе под солнцем Востока княжества. Крестоносец превратится в конкистадора, для которого хорошо любое средство — насилие, клятвопреступение, даже убийство (Бодуэн I в Эдессе) — лишь бы оно позволило округлить его владения. Для достижения этих целей Бодуэн I и Боэмунд без колебаний покинут основную крестоносную армию задолго до освобождения Иерусалима. И окажется так, что именно два этих странных крестоносца получат максимальную выгоду от предприятия, дух которого они предали с таким цинизмом: Боэмунд станет основателем Антиохийского княжества; Бодуэн I — основателем Иерусалимского королевства. Из этого видно, какой ширмой крестоносная идеология послужит радикально отличающимся от нее целям.

После факта завоевания рассмотрим факт колонизации. Сразу после того, как франкские государства Сирии и Палестины в результате успеха крестового похода, потребности в их колонизации наложили на историю латинского Востока тенденции, диаметрально противоположные духу 1095 г., Иерусалиму, Триполи, Антиохии и Эдессе потребуется найти основы сосуществования с соседними мусульманскими странами, постоянно жить бок о бок с мусульманскими феллахами, оставшимися на франкской земле, допускать хотя бы минимум религиозной терпимости в отношениях между христианством и исламом. Из Акры или Тира мусульмане виделись иначе, чем из Клермона. Франкский колонист в Святой земле, пулен, как презрительно станут именовать его пропитанные духом 1095 г. паломники, адаптируется к соседству с мусульманами и к восточному образу жизни. По отношению к идеям, обычаям и даже вере мусульман он будет проявлять либерализм, шокирующий паломника. Напротив, паломник и крестоносец последующих походов будут выглядеть в глазах пулена фанатиками. Между первыми и вторым будут все сложности местной политики, мусульманской политики, о которой Урбан II даже не подозревал, но с реалиями которой «баронам Святой земли» придется считаться.

Можно сказать, что история латинского Востока станет историей невидимого противостояния крестоносной идеи и колониальной реальности. Спешим добавить, что два этих элемента будут дополнять друг друга. Без духовного порыва, без мистики Клермонского собора в Сирии никогда бы не возникли франкские колонии. А без колониального реализма того же Бодуэна I дело крестового похода просуществовало бы не более десятка лет.

Что же касается причин, побудивших папство бросить призыв к крестовому походу, они очевидны. Иерусалим, уже пострадавший при династии Фатимидов (разрушение церкви Гроба Господня халифом Хакимом, 1009), в 1071 г. был отнят у Фатимидов одним тюркским авантюристом, а в 1079 г. официально присоединен к Тюркской Сельджукской империи. При этом, несмотря на временный приступ безумия Хакима, египетское правление было много либеральнее, чем то, каким обещало стать тюркское владычество. Отныне паломников подстерегали новые опасности.

Турки были не только владыками священного города, но и Никеи, откуда они, расположившись на берегу Мраморного моря, словно наблюдали за проливами, готовые переправиться в Европу и разрушить Византийскую империю. Каковы бы ни были религиозные мотивы, вдохновлявшие Урбана II, в политическом аспекте крестовый поход предстает защитным рефлексом Европы (тогда говорили «христианского мира»), массовой мобилизацией Запада, готового сменить на азиатском фронте пришедшую в упадок Византию.

Экспансия Запада против мусульманского мира началась. Крестовый поход стал всего лишь самым ярким ее эпизодом.

Первый крестовый поход: правовые вопросы и практические решения

Первым откликом на призыв Урбана II стали народные крестовые походы, самым известным из которых является возглавлявшийся Петром Отшельником. Ведомые им недисциплинированные банды, разграбив венгерские и византийские провинции — что навлекло на них репрессии византийцев (июль 1096 г.), — достигли Константинополя и, переправленные в Азию, были уничтожены тюрками при Херсеке, в Вифинии (21