Вкус греха. Долгое прощание - Ксения Васильева

…Да, ведь это он, Митя, подвел и предал не только себя, но и самого В.В. и может быть, больше, чем себя.

— Не знаю, — ответил Митя горько, — я и правда, не знаю… Простите…

— Я не стану распекать вас, — сказал В.В. все тем же голосом, — вы сам знаете, что совершили.

Он помолчал, ожидая любого ответа, но Митя как онемел.

— Я не понимаю… — сказал В.В. — Неужели у вас нет совсем чувства меры, опасности, ответственности наконец?.. Но все еще пока поправимо, и это зависит от меня. Но вы должны мне все рассказать. Все, понимаете? Чтобы я мог ориентироваться.

В.В. все же решил, видимо как-то попытаться спасти хотя бы себя…

Митя, помедлив, ответил, — простите, Виктор Венедиктович, но я вам ничего не расскажу. Я сам не разобрался ни в чем. Может, со мной ничего не происходило, а может, очень важное… Клянусь, я не знаю. И возможно, не узнаю никогда. Что же я вам расскажу?..

Митя устало смотрел на него.

Теперь, когда кончилась неизвестность, будто глыба свалилась с его плеч.

А у Виктора Венедиктовича волосы шевелились на голове и озноб бежал по телу, охватывая обручем голову, которая начинала пульсировать и безобразно болеть. Он подумал, что Митя сошел с ума, но по лицу его этого не скажешь… Болен? Нервный срыв?.. Ему нужен отдых. Глубокий отдых. И все постепенно наладится… Так он успокаивал себя, понимая, что все зря, зря… Вслух он сказал:

— Приведите себя в порядок, развейте настроение Нинэли Трофимовны. И приходите ко мне. Я всю ночь буду работать, так что в любое время. И если можно, приведите в порядок ваши впечатления и… приключения. Я должен, обязан все знать. Вы меня понимаете? Я всегда прикрывал вас, говорил, что находил нужным. Прикрою и сейчас. Но я должен все знать. Нельзя же так вот, ни за что, положить свою жизнь на рельсы… И не только свою…

— Виктор Венедиктович, — сказал Митя чуть ли не умоляюще, — простите меня, я вас ужасно, отвратительно подвел. Я поступил как подонок. Но я никуда не хочу ехать. Я ненадежный человек. Зачем вы ставили на меня?..

Виктор Венедиктович сник.

— Вы не правы, Митя, — прошептал он, — и правы. Как всегда. Я — старый дурак. Вы казались мне…

Он замолчал безнадежно.

Молчал и Митя.

В.В. встал. Подобравшийся, официальный, суховатый. Начальник.

— Вадим Александрович, наверно, я не буду препятствовать вашей отправке в Москву. Видимо, это действительно будет лучше и для вас, и для меня. Вас оставят в Москве, дадут какое-то место, верю, что проступок ваш не так страшен, хотя вы и не хотите мне рассказать… Но это ваши проблемы. Вы… — В.В. замолчал, видимо не находя нужным что-либо продолжать.

Эти внезапные холодность и официозная сухость заставили Митю сказать:

— Простите. Спасибо вам за все…

В.В. пожал плечами и ушел.

Митя лег на диване и начал было проваливаться в сон, но вошла рыдающая в голос Нэля, и Мите стало невыносимо жаль ее.

С огромным животом, маленькая, бледная, плачущая!.. О, Боже, что он сделал с веселенькой крепенькой девочкой Нэлей? Почти всегда беременная, обманутая мужем и не знающая еще, что сегодня Митя испортил ей окончательно жизнь.

Испортил глупо и бездарно.

Да, она вызывала горькую, нестерпимую жалость.

Митя вскочил с дивана, подошел к ней, взял сзади за локти и прижался головой к ее шее. Она зарыдала еще громче.

— Нэля, милая, прости меня, прости. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Она рыдала навзрыд, и плечики ее вздрагивали.

Митя понял, что к нему пришло решение. И не сейчас. Раньше. Когда в двери исчезла фигура В.В.

Он пойдет к нему. Он расскажет все, он будет рассказывать, как раздеваться: все, вплоть до белья, — нате, смотрите, я разделся. Не погубите голого несмышленого земного человека… С его мелкими страстями и проступками?..

В.В. поймет… И все закончится благополучно, как всегда у него случалось.

Виктор Венедиктович действительно не спал. Но Митю уже не ждал. Однако принял. Но он смертельно обиделся на Митю, до боли, до ненависти.

Возможно, на него повлияла обстановка Митиного дома: беременная милая, униженная его подчиненным Нэля, дом — полная чаша… Что здесь, что в Москве…

А эта мразь — так мысленно обозвал Митю В.В. — плюет на все и всех и делает, что захочет, и не считается ни с кем. И уверен, что все ему сойдет с рук. На этот раз — не сойдет!

Когда он открыл дверь, то увидел Митю, бледного до зелени, с подозрительно красными глазами и набрякшими веками.

«…Плакал?» — спросил себя В.В., но тут же приказал себе не под даваться в очередной раз, какую бы интермедию не разыграл Митя. Хватит! Он уже дал ему шанс, два, но тот им не воспользовался.

Вот теперь пусть кушает, что сам приготовил.

Митя спросил хрипло:

— Можно войти?

— Конечно, конечно, — спохватился В.В. и отодвинулся от дверного прохода.

Митя прошел в гостиную.

В.В. спросил:

— Выпить?

Митя кивнул.

В.В. налил ему виски и, как полагается, бросил в стакан лед.

Он в конце концов хозяин, к нему пришли, и здесь не должно быть различий: враг, друг или нечто среднее. Служба приучила.

В.В. смотрел на Митю и понимал, что обида не проходит, а наоборот накаляется как кузнечная наковальня.

«…Щенок, сопляк, — думал В.В., — думает, что пришел ко мне и все о’кей? И старая тряпка В.В. растает от такого доверия?»

Митя поднял голову, а В.В. опустил свою.

Он не хотел, чтобы Митя увидел, разглядел его обиду. Слишком жирно для мальчишки.

А Мите сразу же стало трудно. Ему нужны были глаза, не важно, с каким выражением, — чтобы они смотрели на него.

Он ждал, что В.В. хотя бы что-то скажет: обругает, посетует, попеняет…

Но ничего этого не происходило, и Митя всем своим нутром почувствовал, что это — конец. Что, теперь встать и уйти?..

Нет уж, сиди, раз пришел, и делай, что собрался.

Митя, сжавшись в кулак, заговорил.

Он начал с самого утра. Но то, что он говорил, выглядело или враньем или пошлятиной, самой по себе ничего не значащей, но многое говорящей о самом Мите.

Закончив свою исповедь, Митя добавил:

— Вот потому я и говорил вам, что ни на что не гожусь…

«…Да, ты ни на что не годишься, а может, и не годился никогда, — подумал с горечью В.В. — Это я тебя придумал, как, наверное, придумывают тебя твои женщины… А вот твой первый начальничек заграничный, Георгий Георгиевич, понял. И не зря назначил эти непонятные полгода здесь… Ах, старый змей, до чего мудр и опытен! Итак, дружочек Митя, я больше тебе не помощник».