Вкус греха. Долгое прощание - Ксения Васильева

Придется тебе потерпеть фиаско…

Митя понял молчание В.В. и похолодел. Почему он не мог рассказать все, когда его просили об этом? Что за идиотизм? Но теперь — поздно.

В.В. молчал, понимая, что сказать что-то надо… Ни жалости к Мите не было, ни симпатии, ни привязанности.

Но Виктор Венедиктович справился с собой, — недаром он так долго жил в «джунглях».

Он поднял глаза на Митю и сказал доброжелательно, как говаривал многажды разным людям, зная, что перечеркивает их жизнь:

— Вадим Александрович, я все понял. Спасибо за откровенность. Я учту обстоятельства и сделаю для вас и Нинэли Трофимовны все возможное.

Теперь надо уходить!

Митя встал, все еще надеясь на проявление чувства, — любого! а не этой скрипучей как железный флюгер лживой официальщины…

Но не было более ничего.

Митя, извинившись еще и еще раз, ушел, — под молчание хозяина.

Он не пошел домой. Теперь, понимал, он может делать все, что ему захочется. Ничто не может ни убавить, ни прибавить в его судьбе. Он свободен в своих волеизъявлениях. Хоть иди в бар к Пэг… А что?.. Он вспомнил, что денег у него нет.

Ни копейки.

На улице Митя сел на пустой ящик из-под апельсинов, прислонился к влажной кирпичной стене. Он вспомнил, что это стена магазина. И вдруг с веселым безумием подумал, что хорошо бы наняться сюда подсобником и исчезнуть навсегда для своих соотечественников и проявиться для новых людей, которым нет дела до его проступков, причуд и вообще — до всей его жизни…

И тут же испугался, что уже долго сидит здесь, и В.В. позвонил Нэле или она сама позвонила, и они снова в ужасе от его поступков.

Митя вскочил и бросился домой, по лестнице он мчался как ошалелый, ему казалось, что он слышит звон телефона.

Вбежал в квартиру и увидел сразу Нэлю. Она лежала на диване, сложив на животе руки, и смотрела на дверь.

— Я был у В.В., — задыхаясь, сообщил он и с готовностью ждал вопросов. Но Нэля не спросила ничего, ей было достаточно посмотреть на него, чтобы все понять.

Митя рухнул в кресло и с тоской смотрел на жену.

А Нэля думала о том, что — в сущности — не знает своего мужа, хотя и говорит всегда, что видит его насквозь. Нет, не видит. Он странный… Он вызывает в ней и безумную любовь, и презрение, и жалость… И откуда и как возникают эти разные чувства, она понять не сможет.

И почему она сейчас не высказывает ему все, что о нем думает? На что она надеется? И на что теперь можно надеяться? Только на папу. И не в отношении Митьки. С ним — все. Папа больше не сделает ни четверти шага, чтобы замолвить за зятя словечко. Даже ради нее…

Она отвернулась, чтобы не видеть жалких Митиных глаз.

Вера иногда ездила по рабочим делам трамваем, длинным маршрутом. Трамвай успокаивал ее, мысли становились ясными и ровными, не рвались на куски, и еще: трамвай на полпути проезжал мимо Митиного дома, где они прожили с ним несколько счастливых дней.

Она вспоминала Митю без боли и обид — как давно ушедшее.

И каждый раз окна квартиры были плотно занавешены. Хозяев нет.

Сегодня она снова ехала этим маршрутом и глянула, как всегда, на окна, — они блестели чисто вымытыми стеклами и занавеси были раздвинуты.

Вера почему-то заволновалась и, оторвав взгляд от этих «живых» окон, стала смотреть на тротуар.

А по тротуару прогуливался Митя с коляской.

Она уже потом, после поворота трамвая поняла, что это он.

Он?! Но какой! Обрюзгший, постаревший, располневший, — ее Митечка! С детской коляской. Еще одной коляской в его жизни.

Она решила, что ошиблась. Этот мужик просто не мог быть Митей! У нее галлюцинации.

Митя не мог, не имел права! уныло брести, толкая перед собой детскую коляску! Не смеет стать толстым и обрюзгшим!

Хотя она тоже изменилась.

Так что, милая, это вполне мог быть и Митя. А может быть, и нет. Ей могло показаться… А чистые окна? Да мало ли кто там. Теща приехала.

Мужика с коляской она видела сбоку, могла обознаться, тем более ее фантазию подтолкнули эти чистые окна…

А по тротуару с детской коляской действительно брел Митя.

Он гулял со своим третьим сыном (дочки опять не получилось, и Нэля рыдала по этому поводу в роддоме до истерики, — собралось в этом рыдании все…) Костиком. Почему Костик? Да нипочему.

Они оба относились к третьему сыну, как к ненужной, нелюбимой вещи. Кормить кормили, гулять с ним ходил Митя, это была его обязанность.

Зато тесть обожал малыша. Он видел, как родители относятся к сыну, и жалел мальчонку, он-то в чем виноват? И получилось, что маленького Костика любил самый могущественный в семье человек — Трофим Глебович.

Митино положение все еще не прояснилось, хотя они достаточно уже жили в Москве.

— Устраивайся дворником, — как-то бросил тесть на ходу, посмотрев на Митю с презрением, и закончил, как припечатал, — хотя какой из тебя дворник! С тебя как с козла молока.

И Митя не обиделся.

Что пережил он сам по приезде, не знал никто, да и не надо никому знать о каждодневной непрекращающейся боли, о стыде перед Нэлей, о ненависти к самому себе…

Он начал потихоньку попивать, гуляя с младшим по бульварам и заглядывая в пивнушки по дороге.

Нэля ничего не говорила, хотя и злилась ужасно. Она четко понимала, что с Митей все кончено. И деваться ей от него некуда — трое детей, привычка, никого вокруг, кроме папы…

И Нэля, стойкая и крепенькая Нэля, научилась плакать — жизнь научила. Она плакала по ночам, когда Митя засыпал и переставал бродить по квартире.

Папа, когда ненадолго приходил к ним, не уставал Неле повторять, что Митька — неблагодарная тварь, нищий, безмозглый, что его вытащили из помойки, а он в благодарность испохабил всю жизнь его святой дочери! Что нагреб ей кучу детей, а кормить их будет он, Трофим! Что Митька — сволочь и бабник и что с ним надо кончать. Что Нэля — красавица и даже с тремя детьми выйдет замуж, — уж папа постарается найти дочке достойного человека… Решайся, дочка! Не пропадем. А эту обузу надо скидывать. «Я его видеть не могу, ты уж прости… Смотреть, как ты изводишься, нет сил. Отправляй своего богоданного на все четыре. Комнату, так и быть, я ему сделаю, хрен с ним. Двоих ребят к матери отвезем — ничего, не переломится… Одного, кого захочешь, — оставляй, Митеньку ли, Трошу или Костика, — тебе решать. Будешь одна, при квартире, с одним ребенком, красивая, молодая, чего тебе? Подумай, доченька, — и Трофим погладил Нэлю по черной головке своей корявой рукой бывшего хлебопашца, — а я на пенсию пойду, совсем в Киев уедем — красиво там, хорошо, — благодать! Работать захочешь, — тоже пожалуйста!