Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

От Хедебю до острова Зееланд был всего один дневной переход морем. До престольного Роскилле по воде летом оставалось еще два дня пути, но с зимней Реной мореходы решили не связываться и добрались до двора Харека на повозках, благо выпавший было снег сошел под нежаркими лучами Хорса, но дороги остались твердыми как камень.

Роскилле поразил Годиновича тем, что весь мог бы уместиться в укромном углу Хедебю. Но зато все дома в нем были по два прясла[172]и выше, а по улицах ходили сплошь ратари да надворные думцы с приказчиками.

Впрочем, нравы в даннской столице мало чем отличались от порядков княжьего городища на Ильмене. Всякий посыльный раздувал щеки, точно стольник, а стольник кривил рожу – ни дать ни взять конунг или самое меньшее ярл. Не будь с ними Кнуба, людям Хрольфа пришлось бы жить на скотном дворе, а весть об их желании совершить покаянное даяние в казну дошла бы до Харека лишь на Коляды.[173]

Но недаром ярл Хедебю почитался в даннских землях за второго человека после конунга. Одного его косого взгляда было достаточно, чтобы заносчивая морда придворного наглеца превратилась в лик испуга и подобострастия. Сила толстяка многократно умножалась за счет серебра, которое он по слухам привез ко двору. А уж в чем и была нужда у Славного Харека Скьёлдинга, так это в серебре. Иная мышь в закромах зееландского бонде была богаче, чем конунг в тот год.

Когда Хрольф со своей малой дружиной внес в трапезную Скьёлдинга неподъемный сундук, Харек и Кнуб сидели бок о бок и только что не кормили друг друга с рук. Однако Волькша отчетливо видел, что владыка Роскилле и ярл Хедебю улыбаются друг другу не радостнее, чем два медведя, повстречавшиеся в малиннике.

– Синеус Харек из рода Скьёлдингов, владыка Северного моря, – громко изрек Хрольф, сын Снорри, племянник Неистового Эрланда из рода Гастингов. Кнуб столько раз говорил ему, что Харека надлежит величать владыкой Северного и Восточного морей, но бывший Потрошитель сумьских засек ни разу не встречал даннского конунга на просторах от Ниена в землях водей до свейского Оланда[174]и от сумьского Бьорко[175]до Лепьи[176]в землях латготтов, и потому он не упомянул второе из морей. – Я, Хрольф, шеппарь Грома, Молнии и Тучи, вольный мореход с Бирки, не по злому умыслу, а по неведению взял на копье подданный тебе город Хохендорф. В искупление моей провинности я прошу тебя, Харек Скьёлдинг, принять от меня и моих драккаров вот этот сундук серебра и золота.

Сторешеппарь то ли забыл, то ли не стал произносить все, что Кнуб просил его сказать, дабы уладить дело миром. Вместо этого Хрольф ногой откинул крышку сундука. В чем сыну бонде нельзя было отказать, так это в хитрости. Он намеренно положил наверх пару больших золотых чаш. Золото в них было так себе – бледноватое, самоцветы не слишком яркие, но зато размера они были изрядного. На не слишком изобильном столе Харека не было ни одной чаши такой величины и искусности. Хрольф достал один из кубков и подставил Улле, который из меха наполнил его душистым франкским вином. Стараясь не пролить ни капли, шёрёверн подошел к даннскому конунгу и с неловким поклоном вручил ему подношение.

В глазах Харека одна за другой проносилась вереница мыслей.

Сначала он хотел выплеснуть вино в лицо мореходу и приказать страже вязать смутьяна. Однако со слов Кнуба он знал, что среди малой дружины, что привел с собой племянник Неистового Эрланда, был чудо-боец, который убивает наповал одним взглядом. Ну, не взглядом, а кулаком, но разница невелика. Так или иначе, а сагу о могучем воине слышали все хольды, находившиеся в тот день в трапезной. Стало быть, его ленивые и бестолковые дружинники, оберегая свою жизнь, могут его и не послушаться. Случится неловкость. И тогда у Харека не будет никакой возможности выйти живым из этой палаты.

Тогда он решил обласкать свеонов и попытаться зазвать к себе на службу. Если ему удастся заполучить чудо-ратаря, то он сумеет поставить на место не только вора и наглеца Кнуба, но и других зарвавшихся ярлов.

Вино пахло так пленительно, кубок блистал так солнечно, что мысли начали путаться в голове у даннского конунга. Он принял чашу из рук Хрольфа и пригубил.

– В придачу к золоту мы привезли еще и три бочки такого вина, – добавил сын Снорри.

– Твоя провинность прощена, – вымолвил Харек, с трудом переводя дух после долгого глотка вина. – Ты и твои люди могут сесть за мой стол и сегодня есть мое жаркое, – прибавил он великодушно.

Впрочем, жаркое оказалось не таким уж жирным и обильным, как в тереме Кнуба или даже в доме Хрольфа, когда тот приказывал Фриггите сделать широкое застолье. Лепешек, огородных плодов и кореньев было не вдосталь за унылым столом властелина Роскилле, который так упился дареным вином, что напрочь забыл о своем намерении зазвать свеонов к себе в дружину. Ну, еще знать бы точно, кто из них чудо-воин… с ним тогда можно было бы поговорить… а звать на службу десяток бесполезных, бессовестных, бестолковых свеонов… пусть оставляют золото и катятся к себе на Бирку… плывут… катятся… с глаз долой, а то Харек Великий передумает их прощать…

После того как пьяного конунга унесли из трапезной, Волькша понял, что наступило самое подходящее время поговорить с Хрольфом. Годинович дождался, когда Гастинг и Кнуб перестали о чем-то шептаться, и подступил к шеппарю со словами:

– Хрольф, я еду на Бирку.

– Мы все едем на Бирку, – задорно ответил сторешеппарь, пьяный от вина и от того, что ему довелось пировать за одним столом с конунгом. – Весной, – уточнил он. – За это время в Хедебю выстроят еще три драккара для меня и три для Кнуба. Весной мы поведем их на Мэларен набирать манскапы. Хочешь, Кнутнев, я сделаю тебя шеппарем?

– Нет, – мотнул головой Годинович. – Я не хочу быть шеппарем, и я уезжаю на Бирку сейчас.

– Прямо сейчас? – изумился Кнуб, намекая на то, что на улице стояла глубокая предзимняя ночь.

– Что, по своей рыжей соскучился? – спросил Хрольф и невольно сжался, вспомнив удар, которым за такую же шуточку наградил его Варг под Хохендорфом.

Волькша смолчал.

И на следующий день купеческий кнорр, больше похожий на шёрёвернский драккар, вышел на глубокую воду Роскилле-фьорда. Небо роняло в воду уже третий с начала зимы снегопад, хлопья которого ложились на дэку и не собирались таять. Однако море еще не отдало все тепло и не торопилось замерзать.

Все десять дней, что груженная мешками с овсом и просом ладья добиралась до Норрчёпинга, Волькша гнул спину на гребцовском сундуке, но не потому, что не хотел платить шеппарю кнорра, а потому, что только так он мог унять коловорот разномастных мыслей. Его снедало томление и исступляло беспокойство. Он с трудом засыпал по ночам, устремляясь помыслами в объятия возлюбленной Эрны, и просыпался ни свет ни заря от недобрых предчувствий. Что могло случиться с его обожаемой женой на острове шёрёвернов, подходя к которому те убирали с форштевней драконьи морды? Ничего и все, что угодно.