Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

Прежде чем ступить на припой, Волкан долго долбил его острием копья. У берега лед оказался в три пальца толщиной. Неплохо, хотя зимой на Волхове он намерзал и по две пяди. Надев потрепанные долгим переходом снегоступы, Годинович сошел с берега. Тишина. Только завывал над озером ветер. Медленно скользя по льду, Волькша двинулся к Бирке. Он старался держаться заснеженных мест, точно пара вершков снега делала лед прочнее. Когда темные проплешины были слишком обширны, чтобы их обходить, сумасбродный путник ложился на пузо и полз вперед, то и дело прислушиваясь к ледяному эху своих пластаний. Озерный лед урчал и утробно гудел. Но ни одна трещина не прорезала его толщу под тяжестью Годиновича.

Расстояние до Бирки сокращалось издевательски медленно. Гораздо медленнее, чем таяло благоразумие Волькши. Когда на острове стали различимы стволы берез, путник едва сдерживался, чтобы не побежать. Он повторял себе, что кануть в ледяную воду в пяти сотнях шагов от желанного берега – удел глупцов, и тем ни менее, оказываясь на заснеженных «полянах», переставлял ноги так быстро, как только мог.

У самой Бирки дорогу ему преградило огромное поле чистого и на вид тонкого льда. Полтораста шагов безумия или долгий обход по безопасному льду? Волькша колебался всего несколько мгновений. Крошечное студеньское[179]солнце уже перевалило за полдень. По твердой земле острова он пробежит оставшийся путь до своего дома быстрее голодного волка… Варг оправил дорожную суму, взял в руки копье, положил его поперек себя и… пополз к берегу.

Лед недаром казался опасным. Он не просто похрустывал изнутри, он расходился трещинами, длинными белыми прожилками. Всмотревшись в его глубину, Годинович похолодел от страха: тот имел толщину не более одного пальца. Даже лесной зверь не вышел бы на такой тонкий лед. А он, Волкан Кнутнев – Каменный Кулак, сын Годины – самоземца, самого умного мужика в верховьях Волхова, полз по нему и даже не думал поворачивать назад. Не думал… Не думал… Даже когда в трещинах стала проступать вода, Волькша продолжал двигаться вперед, ведь до твердой и в прямом смысле каменной земли Бирки оставалось рукой подать.

И вот, наконец, рука пластуна коснулась прибрежного камня. Все! Он дополз! Сердце бешено колотилось от усталости, от страха, от счастья. Волкан присел на камень и посмотрел на озеро. Его путь к берегу был отмечен густым узором трещин во льду, но он прошел этот путь. Прошел. Прошел!

Возле Волькшиного стоявшего на отшибе дома никого не было. Глаз сына ладонинского самоземца отметил изрядную поленницу дров вдоль всей северной стены дома – Эрна подошла к обустройству их хозяйства куда как обстоятельно.

Открыв дверь в нижнюю клеть, Волькша ощутил теплый кисловатый запах коровьей стайки и услышал полусонное чавканье телки. Закрома в его доме, конечно, не ломились, но разных мешков и корзин там было изрядно. Но Годиновичу было недосуг осматривать свои владения. С бешено колотящимся сердцем ступил он на первую ступеньку лестницы, ведшей в горницу…

Эрна терла пол пучком соломы. Непослушные рыжие волосы то и дело падали ей на лицо, и она откидывала их запястьем левой руки. Волькша тихонечко поднялся до середины лестницы и остановился, с трудом переводя дух от лицезрения того, как перекатываются в разрезе сорочки ее большие, налитые груди, как изгибается ее тонкий стан, а под юбкой, заткнутой за пояс, двигаются ядреные бедра. Вот только теперь, не то что два месяца назад, он больше не ощущал себя отроком, подглядывающим из орешника за девичьей купальней. Он знал наверняка, что ему выпало счастье быть мужем этой неудержимо желанной женщины.

Варг протопотал по ступенькам так, что те едва не сломались. Он ворвался в горницу, как разбойник, пришедший грабить. Эрна вскинула испуганный и в то же время решительный взгляд на человека, посмевшего своевольничать в доме Стейна Кнутнева, и закричала. Заголосила так радостно, так счастливо, что у Волькши подкосились колени. Он упал перед коленопреклоненной женой, и они обнялись.

– Муж мой! Возлюбленный мой! Солнце моего сердца! – ворковала по-ругийски Эрна и, заливаясь счастливыми слезами, целовала Варга в обветренные щеки.

– Леля моя! Любава! Лада моя ненаглядная! – по-венедски вторил ей Волькша, ловя губами ее губы.

[180]

Как ни соскучился Волкан по женской ласке, по супружеской орати,[181]а прежде чем возлечь на брачное ложе с любимой женой, он почел за должное смыть с себя дорожную грязь. Почитай больше двух месяцев не был он в бане. Кожа его зудела как у шелудивого пса, а прикасаясь к белой нежной, как лепестки ромашки, коже Эрны, он особенно сильно ощущал всю грязь и скверну, что осела на нем за хаврский поход и долгую дорогу из Норрчёпинга. Так что невзирая на недоуменные взгляды своей возлюбленной, которая уже была готова принять его прямо на полу горницы, Годинович отправился поперед всего топить мыльню.

Пока топилась каменка, Волькша сделал во льду озера еще одну прорубь, дабы не купаться там же, где Эрна брала воду для стряпни. Ломота в чреслах мучила его нестерпимо, но Кнутнев терпеливо дождался, пока в бане накалятся камни и нагреется жбан воды. Стоило очагу перестать дымить, как Волькша начал стаскивать с себя дорожную одежду. И в это время в баню вошла Эрна. Она несла мужу плошку с мыльным корнем, полотенце, чистую смену одежды и корчагу с пивом. Ее давешняя досада исчезла, и глаза ругийки светились особой нежностью: ну разве был на всем белом свете хоть один мужчина, который, прежде чем насладиться лаской давно не виденной жены, станет омываться да прихорашиваться? Только один – ее возлюбленный, небом ниспосланный Варг был на такое способен. Только он, ненаглядный.

Оставив принесенное, Эрна удалилась.

Первый жар Волькша пересидел один. Оно даже было и к лучшему. Будь рядом с ним Эрна, рассудок Годиновича мутнел бы не только от банного пара, который костей, конечно, не ломит, но содержимое черепушки размягчает изрядно. Ледяная вода купальни освежила его, и он почувствовал, как грязь сходит с него хлопьями.

Когда он вернулся в баню, жена снова была там. Она разделась, но завернулась в большое полотнище. У нее были мокрые волосы, точно она уже успела помыться. В ушате ждала вода пригожей горячести, а в руках у Эрны было мочало, намазанное жиром со щелоком. Ругийка усадила Волкана в парной и принялась тереть ему шею, спину, руки, грудь. Мочало скользило все ниже и ниже по Волькшиному животу. От такого мытья мужские соки взыграли в Годиновиче, так что Эрна омыла его чресла во всей стати. Когда она начала тереть мужнины ноги, тот коснулся рукой ее заголенного плеча и робко погладил. Ругийка, не переставая намыливать супруга, подняла голову и улыбнулась. Волькша покусывал губы. Стыд и страсть боролись в нем. Он взял из рук жены мочало и наскоро домыл ноги, на мгновение поразившись ужасному виду своих ногтей. Затем Годинович вылил на себя теплую воду, оставшуюся у ушате, обдал тело двумя ковшами холодной и ощутил скрип чистой кожи.