Проклятое наследство - Татьяна Корсакова

– Что он искал?

Искать-то в башне можно было разное. Почитай, все вещи для Августа имели ценность. Но будут ли они интересны незваному гостю? Сердце ухнуло и затаилось, а в ушах, наоборот, послышался набатный звон. Только не это…

Замок на люке, ведущем в подпол, казался неповрежденным, но доверия ему у Августа не было. Люк на себя он дернул с такой силой, что едва не сорвал с петель, и лишь оказавшись в темноте подпола, вздохнул с облегчением.

Здесь царил привычный беспорядок, валялся строительный мусор: обломки досок, осколки кирпичей и камни, призванные маскировать вход в подземную пещеру. Вход этот был не тронут, замурован крепко-накрепко. От сердца отлегло. Вернее, сердце наконец дало о себе знать.

Тук-тук…

Тук-тук…

И тук этот эхом по костям…

Да по каменной кладке…

Тук-тук…

Вот только его ли это сердце бьется?..

Август, уже давно разучившийся бояться, вдруг испугался не на шутку, до постыдной рези в кишках, до взмокших ладоней. Сколько лет прошло, а то, что заточено под башней, не живое, но и не мертвое, все еще напоминает о своем существовании. Ядом черной ненависти отравляет все вокруг.

– Поднимайся наверх, старик!

В люк скользнула коса, принялась слепо извиваться в воздухе. Того и гляди заденет. А и пусть бы…

Не задела. Албасты ждала его наверху. Не молодая дева, а древняя старуха. И во взгляде ее черных глаз Августу почудился страх. Может ли нежить бояться? Может, если знает, что ее ждет, когда тот, кто заточен, выберется на волю.

Албасты качнула головой, провела когтями по стене, высекая из камней искру, а из Августовой груди судорожный стон, и исчезла, оставляя после себя на полу лишь пахнущую тиной лужицу. Берг устало вздохнул, опустился на лежак. Сил не осталось даже на то, чтобы налить себе самогона. И про оборотня он так ничего и не узнал…

* * *

Письмо от анонима принесла Клавдия.

– Кажись, это вам, Клим Андреевич.

– Кажись? – Клим оторвался от бумаг, с которыми работал, посмотрел удивленно.

– На пороге нашла. – Клавдия поднесла конверт к глазам, подслеповато сощурилась. – Там ваше имя написано. Где ж это видано, письма под ноги швырять?! – сказала неодобрительно и положила конверт на стол перед Климом. Уходить же не спешила, любопытствовала. Хорошо хоть, что ее любопытства не хватило на то, чтобы конверт вскрыть.

– Спасибо, Клавдия. – Клим улыбнулся многозначительно.

Клавдия все поняла правильно, попятилась, аккуратно прикрыла за собой дверь.

Письмо оказалось занятным. Некто, пожелавший остаться неизвестным, сообщал господину Туманову о пикантных подробностях из жизни его будущей супруги. Подробностей было много, все они оказались гнусными и для Анны крайне оскорбительными. Настоящий интерес представляло лишь утверждение, что девица, с которой господин Туманов собирается связать свою судьбу, на самом деле никакая не графиня Шумилина. Из сообщения анонима следовало, что настоящая Анна Шумилина погибла еще в младенчестве, и тому в Чернокаменске имеется множество свидетелей, а женщина, которая называется ее именем – коварная аферистка, охотящаяся за чужими капиталами, и женщину эту следует гнать поганой метлой, а еще лучше сдать в полицию. В доказательство своей правоты аноним вложил в конверт пожелтевшую от времени газетную вырезку, в которой сухим казенным языком сообщалось о страшном преступлении, случившемся двадцать лет назад на Стражевом Камне. Там сообщалось, что от рук сошедшего с ума старика погибла молодая женщина, его внучка, и новорожденная девочка – дочь убитой и Федора Шумилина, государственного преступника, осужденного на пожизненную каторгу. Вот так, ни много ни мало…

Клим отложил письмо, краем глаза успев заметить движение за окном. Движение заметил, а вот наблюдавшего за ним человека разглядеть не успел – лишь качнулись задетые чьей-то рукой кусты сирени. Аноним желал убедиться, что донос его получен и прочитан? Выходит, что так.

Клим заложил руки за голову, до хруста в позвоночнике потянулся. Значит, кому-то очень хочется представить Анну Шумилину в дурном свете. Настолько дурном, что у любого нормального жениха непременно должны возникнуть разумные сомнения. Вот только аноним не учел, что Клим не совсем нормальный, да и не жених вовсе. А все потому, что аноним, кем бы он ни был, не мог знать об их с Анной договоренности. И о том, что на Климовы капиталы его суженая не претендует. По крайней мере, пока дело не дошло до законного брака. А оно не дойдет, в этом у Клима не было никаких сомнений. Но подметное письмецо все-таки любопытное. Кто же это так о нем заботится, что даже не поленился найти газету многолетней давности?

Оставался еще один вопрос: на самом ли деле его суженая та, за кого себя выдает? Выжила ли дочка Айви и Федора Шумилина? И кто в таком случае ее воспитал, кто дал образование? Да не обычное – вышивка, поэзия и прочая дамская дребедень, – а образование вполне практичное, в каком-то смысле даже мужское. Вот он, Клим, по образованию военный инженер-механик, но с часовым механизмом если бы и разобрался, то далеко не сразу. А может, и вовсе бы не разобрался. Так он мужчина, а она барышня… Спросить, что ли, напрямую – откуда у нее такие познания? А захочет ли отвечать? Все-таки они друг другу совершенно чужие люди. Или сначала письмецо показать, а потом поинтересоваться. Вроде как между прочим.

Был и другой выход. Отчего-то Клим почти не сомневался, что правду знает дядюшка. Ведь признал же он в Анне дочку графа Шумилина. А с другой стороны, откуда дядюшке знать, как эта дочка должна выглядеть? С пьяных глаз взял да и разглядел фамильное сходство? Или тут что-то иное? Что-то, что пока недоступно Климову пониманию? Сказать по правде, его пониманию пока еще многое недоступно. Но ничего, он упрямый…

…О том, что бабка преставилась, Клим узнал, будучи в военном госпитале во Владивостоке. Жизни его тогда ничто уже не угрожало, раны на спине худо-бедно заживали, да и контузия оказалась легкой, но приехать на похороны он никак не мог и в тот момент, признаться, даже обрадовался и ранам своим, и контузии. Ранение было его оправданием. Хотя ни перед кем Клим оправдываться не собирался.

Бабку свою Клим не любил. Нет, начать нужно с другого. Начать нужно с того, что бабка его, своего единственного внука, никогда не любила. Была она старухой странной, нелюдимой, со скверным характером, от которого страдали и слуги, и маленький Клим. За малейшую провинность его секли розгами, бывало, на сутки запирали в комнате, бывало, морили голодом. Розги и голод Клим переносил стоически, а вот запертые двери не выносил. Наверное, в бабкином поместье до сих пор сохранились двери со следами от его ногтей.

Сначала Клим старался быть хорошим, коль уж жизнь распорядилась так, что из родни у него одна только бабка, но очень быстро понял, что старания его ничего не значат, что каким бы хорошим он ни был, бабка его никогда не полюбит и не примет. Бабка любила лишь одного человека, да и то, наверное, только оттого, что человек этот был мертв. Свою маму Клим не помнил, часами всматривался в портрет женщины, которая была бабке дочкой, а ему мамой, пытался нащупать в душе то хрупкое чувство, которое сделало бы его хоть немного счастливее. Может быть, если бы мама была жива… Но мама умерла, оставила его одного с бабкой, а бабка его ненавидела. Она и слуг набирала таких же, как сама – хмурых и лютых, не считавших зазорным лишний раз пнуть бестолкового мальчишку, который вечно путался под ногами. Пинать пинали, но по-настоящему не били никогда, бабка оставляла эту привилегию за собой. Перед тем как взяться за розги, она доставала кисет с табаком, делала понюшку, чихала долго и с упоением, а потом говорила: