Я, Дрейфус - Бернис Рубенс

Каким облегчением было улечься на койку, без свидетелей ждать, пока боль, став нестерпимой, потихоньку уймется. Так я пролежал весь день. На звонок к обеду и ужину я не реагировал. Из-за боли я и пошевелиться не мог. Мои мучители наверняка порадуются моему отсутствию. Припишут его трусости. Но, как ни странно, мне не было страшно. Я собирался, как только боль стихнет, снова отправиться во двор. Никто меня оттуда не прогонит. Наверное, сил мне придавала моя невиновность.

На следующее утро я заставил себя встать и присоединиться к остальным. Меня гнало чувство голода, а не желание быть героем. Все тело ныло, но я заставил себя распрямить плечи. Я подошел к своему столу изгоев и удивился тому, как радушно меня встретили. Но одновременно и оскорбился: не хотел, чтобы меня к ним причисляли.

— Мы не ходим заниматься во двор, — сказал один из них. — Отжимаемся у себя в камерах.

— Им меня не остановить, — сказал я.

Это только усилило их восхищение. У меня создалось малоприятное впечатление, что они выдвигают меня в свои вожаки. Поэтому больше я ничего не сказал. Я даже не мог заставить себя им улыбнуться. Я хотел, чтобы они ненавидели меня за то, что я не один из них. Но в это они бы ни за что не поверили. В их глазах я был таким же детоубийцей, как и они, и поэтому имел все основания войти в их клуб. А членство в нем было обязательным.

После завтрака я отправился во двор. Идя к своему углу, я ловил на себе удивленные взгляды, услышал: «Готов ко второй порции». Я совершенно не волновался и благодарил Господа, что Он дал мне смелость. Я напевал бабушкину песню и решил начать с пробежки по двору. Игра в мяч прекратилась, отжиматься и разминаться тоже перестали. У меня набралось немало зрителей. Они молча понаблюдали за моей пробежкой, послушали мою веселую песенку, а когда я пошел на третий круг, вернулись к своим занятиям, и остаток отведенного на спорт времени меня никто не трогал. Я понял, что одержал маленькую, но победу. В камере я улегся на койку, тело ныло, но я испытывал несказанную радость.

Следующие несколько недель я обедал и занимался спортом с теми париями, к которым меня причислили, и наконец решил, что добился своего. С тех пор я упражнялся у себя в камере, еду мне приносили туда же. За то недолгое время, что я провел в тюрьме, начальник успел со мной подружиться. Иногда он заглядывал ко мне в камеру узнать, как я. Думаю, он верил в мою невиновность. Он приносил мне новости с воли, иногда оставлял газету почитать. По-моему, он понимал, что мне нужно одиночество. Я не стал жаловаться, что меня избили, но ему наверняка об этом доложили, и он беспокоился о моей безопасности. Поэтому он удовлетворил мою просьбу, хоть она и была необычной. Некоторое время я наслаждался уединением, но не мог не признать, что одиночество мое было удручающим. Однако мысль о тех, с кем я здесь общался, претила мне настолько, что только усугубляла депрессию. Дни тянулись очень медленно, но это было ничто по сравнению с пятнадцатью годами, которые мне предстояло отбыть. Люси навещала меня постоянно, рассказывала мне новости, и это ненадолго, но приободряло меня, а потом лишь напоминало о той жизни, которая шла без меня. Но я не терял надежды. Я все еще не мог поверить в то, что со мной случилось. Это был какой-то фарс, и я иногда улыбался, глядя на решетку на своем окне.

А потом, в один день, жизнь моя изменилась. Тогда я этого не знал, но, оглядываясь назад, я понимаю, какие перемены принес тот визит. В тот день ко мне пришел Сэм Темпл. В нашу первую встречу он меня к себе не расположил. Видимо, в том угнетенном состоянии я бы ни к кому не расположился. Впрочем, думаю, и я ему не очень-то понравился. Я был с ним суров, возможно, даже груб. Я почти растерял навыки общения, и когда он ушел, я сожалел, что держался столь холодно. Однако я все-таки начал писать. Наверное, потому, что мне больше нечем было заняться. Но стоило мне начать, и у меня появилась цель. Я нашел способ доказать свою невиновность. Во всяком случае, я так думал. С того времени у меня бывали периоды сомнения, я порой ощущал бесплодность своих усилий. Но по большей части писание давало мне, если я могу так выразиться, радость, и порой случались волшебные мгновения, когда я понимал, что тюремные решетки — это ничто. Сэм стал частым посетителем и, осмелюсь сказать, близким другом. Он познакомился с моими близкими, постоянно видится с ними, помогает им. И, главное, он отлично умеет слушать и сочувствовать. Он помогает мне прояснить ум, разобраться, где реальность, а где вымысел. Во многих смыслах это ему я обязан тем, что выжил.

Мне только что принесли на подносе ужин. Тело у меня болит, но я знаю, что буду отлично спать, потому что завтра придет Сэм, буду ему читать, а он будет слушать.

30

Ронни Коупс, частный детектив, нанятый Ребеккой, превзошел себя и не только выполнил задание, но и насладился отличным отпуском. Поскольку ему пришлось попутешествовать. Первым пунктом назначения была деревушка в Австрийских Альпах. Предварительное расследование привело его в ту самую деревню, куда Эклз постоянно возил своих учеников кататься на лыжах, а еще он без труда нашел ту семью в Вене, у которой жил Джеймс, когда на семестр прервал учебу. Ронни, сделав вид, что ищет жилье на неделю, заглянул к ним. Ему предложили комнату, и он тут же въехал туда. За неделю он заработал расположение всего семейства. Фрау Мюллер была англичанкой, родом из Шеффилда. В юности она отправилась в Австрию покататься на лыжах, влюбилась в своего инструктора и вышла за него замуж. В Шеффилд она возвратилась лишь однажды, но в родном городе ее больше ничто не интересовало. «Теперь мой дом — Вена, — сказала она ему, — и я тут очень счастлива».

Она рассказала, что у нее двое детей, у них уже свои семьи, и они живут в Мюнхене. Она показала ему фотографии своих родных. Среди них был и портрет молодого'человека в военной форме.

— Это Петер, — сказала она, явно гордясь своим мужем.

Ронни познакомился с Петером, и тот непрестанно говорил о «старых добрых временах».

— Благодарю Господа за то, что мои дети унаследовали представления о чести и о патриотизме, что они так же верят, что дни былой славы вернутся.

Ронни съехал от Мюллеров, не прожив всей недели. Но он пробыл у них достаточно и успел собрать информацию, которую счел одновременно и занятной, и отвратительной.

Следующим пунктом был Марсель, и, используя наводки, которые он выудил у Мюллеров, Ронни отыскал друзей Эклза. С ними он разыгрывал из себя англичанина, которого возмущают орды иммигрантов, наводнивших его страну, и власть наглых евреев, которые, похоже, управляют всем и вся. У бедняги Ронни эти слова застревали в горле. Его тепло приняли в этом кругу, и пребывание в Марселе оказалось даже более плодотворным, чем жизнь у Мюллеров.

Из Марселя он отправился в Виргинию, в Аппалачи, где, сосредоточившись на очередной добыче, получил информацию, подтвердившую то, что ему уже удалось разузнать.

Последним пунктом стала деревушка в Кенте, где закопали тело Джорджа Тилбери. Для расследования это была золотая жила. У Ронни Коупса был список имен тех жителей деревни, которые давали на суде показания против Дрейфуса. Прикинувшись туристом, он почти все время торчал в местном пабе и за две недели изысканий добыл информацию по каждому из них. Однако ни один из них не заподозрил, что его изучают так пристально. Ронни победоносно вернулся в Лондон и представил весь собранный им материал своей работодательнице, ожидавшей его с нетерпением. Ребекка была более чем довольна. С открытиями Ронни она могла выйти на новый уровень расследования. У них почти хватало доказательств, чтобы подать на апелляцию. Но одна деталь отсутствовала. Самая важная. Джеймс Тернкасл. У нее не было доказательств, что его история — согласись он вдруг ее рассказать — подтвердит то, что раскопал Ронни. Она знала только, что Джеймс Тернкасл, измученный болезнью, думал о Дрейфусе.