Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон

Я взобрался по улочкам старого города и при свете спичек разглядел фигуру коленопреклоненного рыцаря в церкви Санта-Мария де ла Консепсьон и слово «Писарро», высеченное в камне. Примечательно, что путеводители и недавние путешественники — возможно, повторяя одну из немногих ошибок Ричарда Форда — называют эту гробницу могилой Франсиско Писарро. Но Франсиско похоронен в Лимском соборе, и его останки можно увидеть там в стеклянном гробу. После убийства его труп был поспешно унесен преданными домашними слугами в старый собор и закопан в темном углу. Когда строился новый собор, могила превратилась в помпезное надгробие, где тело Писарро лежит бок о бок с останками наместника Мендосы.

§ 7

Люди в Мериде с гордостью рассказывали мне, что город имеет репутацию самого жаркого места в Испании. Большинство путешественников в parador лежали, измученные жарой, в затененной комнате отдыха или апатично сидели во дворике, который был накрыт огромным тентом. Его натягивали рано утром с помощью искусного управления рычагами и веревками и убирали после заката, открывая ночной свежести. Было чрезвычайно интересно встретить столь прекрасный пример повседневного использования римской valeria[56]в бывшей римской Эмерите; впрочем, меня ожидали и другие ожившие реликты Рима.

Я решил не обращать внимания на жару и отправился бродить в поисках впечатлений. Много интересного я увидел, слоняясь по улицам и благоразумно держась теневой стороны. Известная достопримечательность города — вокзал, откуда огромные черные локомотивы уезжают, пуская клубы дыма, на запад, к Бадахосу и португальской границе, по аркам римского акведука, а аисты задумчиво смотрят на них свысока. Они напоминают железнодорожных чиновников, сверяющих время прибытия и отправления поездов, и их совершенно не беспокоят клубы пара и облака дыма. Неподалеку прекраснейший римский мост в Испании протянулся на полмили через Гуадиану чередой великолепных арок. Лето иссушило реку, и она разделилась на два рукава, приближаясь к мосту, и оставила посреди своего ложа островки, где стайки иссиня-черных эстремадурских свиней деловито обнюхивают речные камни. От воды я посмотрел сквозь одну из арок и увидел за ней обрамленные античными постройками и отраженные в воде стены с башенками римского castrum[57], превращенного маврами в алькасар, а рыцарями ордена Святого Яго после Реконкисты — в монастырь. Вид на редкость древний и романтичный; умей я рисовать, я бы выбрал момент, когда несколько свиней, гонимых маленьким босоногим мальчиком, заняли передний план, а группа погонщиков мулов, проштрихованная алыми лучами, пересекала мост наверху.

Я часто ходил посидеть в римском амфитеатре, одном из наиболее сохранившихся из тех, что я видел. Сектор сидений, разделенных по семь, не поврежден почти до верхних рядов, а просцениум с величественными колоннами и статуями практически совершенно цел. Мы считаем наш век чрезмерно стандартизованным, но города в Римской империи были похожи друг на друга почти как станки с одной фабрики. Одинаковость римской городской архитектуры наверняка вызывала скуку, повторяемая с неумолимой монотонностью от провинции к провинции. Однако приятно представлять, что, возможно, Адриан или Траян и наверняка Сенека и Марциал (все — римские испанцы) могли когда-то сидеть в амфитеатре Мериды. Я где-то прочитал, что первым городом вне Италии, принявшим римское право и язык, стал Кадис, который римляне знали как Гадес. Танцовщицы из Гадеса славились в Риме — и везде, где были Тримальхионы, задававшие пиры; некоторые, в том числе и эрудит Форд, полагают, что память об их топоте и позах до сих обнаруживается в танцах андалусийских цыган.

В нескольких шагах от театра находится цирк, где проводились бои гладиаторов. Также арену использовали для потешных водных сражений, и приспособления для этого хорошо сохранились. Многие полагают, что такие представления проходили на искусственных озерах, на которых галеры могли свободно маневрировать и создавать впечатление морской битвы, но в провинциальных цирках зрелище было куда менее впечатляющим, чем в Риме. В Meриде можно увидеть, как вода заполняла каналы, и, видимо, именно по этим каналам двигались корабли — почти как ялики, ожидающие прохода через шлюз. Очевидно, сражение было главным действом представления. Еще более интересны подземные клетки, в которых держали диких зверей, прежде чем поднять их на арену. Двери узилищ открывались в тяжелую сетчатую клетку, которую затем поднимали до арены с помощью лебедки. По достижении уровня арены крышка клетки откидывалась, и львы и тигры выскакивали наружу. За исключением формы, продолговатой, а не круглой, этот римский цирк выглядит точно так же, как любая арена для боя быков в Испании — и имеет примерно такой же размер.

Но самый, пожалуй, необычный пережиток языческих времен я увидел в Мериде в апсиде маленькой церкви святой Евлалии, которая стоит на одной из главных улиц. У стены построена открытая часовня, выглядящая в точности как маленький римский храм: колонны, архитрав и камни — все с развалин римского города. Особенно примечательно то, что часовня увешана женскими волосами. Впечатление такое, будто остригли дюжину школ для девочек и развесили косы, черные, каштановые и золотистые, вокруг образа юной святой. Здесь есть и локоны, покрытые дорожной пылью; некоторые длинные и кудрявые, другие тонкие и безжизненные. Можно ли представить более языческий обычай из сохранившихся, чем жертвование своих волос божеству?

Святая Евлалия — девица примерно двенадцати лет, чьи родители были богатыми гражданами римской Эметрии. Она жила во времена той прискорбной главы в истории мученичества при Диоклетиане, когда христиане совершали самоубийства в стремлении стать святыми. Они публично оскорбляли императора, богов и законы, пока городским властям, не желавшим того, но исчерпавшим терпение, не приходилось их казнить; и христиане шли на самую лютую смерть, распевая гимны. Позже церковь постановила, что эти люди, пусть бесстрашные и искренние в вере, все же недопустимо испытывали благосклонность небес. Юная Евлалия была полна решимости принять смерть и грубо обошлась с наместником, который пытался спасти ее от самой себя. Пруденций, испанец, живший в четвертом веке и писавший о мучениках, оставил в своем третьем «Венце» («Перистефанон») рассказ о ней. Описав попытку игемона утихомирить девочку, он говорит:

Ни слова ему не молвила

Та мученица младая,

Но лишь зарычала, гневная,

И плюнула прямо в очи

Тирану, пред ней сидящему,

Всех идолов растолкала

И, наземь швырнув курильницы,

Отпнула с своей дороги.

Евлалию сожгли заживо, и часовня, как считается, стоит на месте печи, в которой казнили девочку.

После нескольких дней жары я проснулся с головной болью и, чувствуя головокружение и чрезвычайную слабость, понял, что получил честно заслуженный солнечный удар. Слишком слабый, чтобы читать, я провалялся весь день в жаркой темной комнате в parador, с кружкой ледяного лимонада на прикроватном столике. У меня было много времени, чтобы поразмыслить над вопросом, который озадачивает немногих путешественников в Испании: судьбой трупов еретиков. Здесь не принято кремировать, и до новейших времен протестантов хоронили на берегу в полосе прилива. Что происходило во внутренних землях, я не знаю. Форд рассказывает, что в его время было всего три протестантских кладбища: в Мадриде, Малаге и Кадисе. Также он говорит о прибрежных захоронениях: «Даже эти уступки оскорбляли католических испанских рыбаков, которые, боясь, что может заразиться камбала, выкапывали тела ночью и вывозили их на глубину, на корм акулам». Во многих книгах о путешествиях я натыкался на рассказы о том, как в Испании к еретику на смертном одре приходит священник, делающий все возможное, чтобы вырвать его душу из адского огня.