Унэлдок - Юрий Саенков

Славка, не мигая, смотрел перед собой, вцепившись в ручку подстаканника.

— Отца люстрировали и меня вместе с ним, — быстро проговорил он.

— Не лепи! Не вместе! Скажешь, тебе выбора не давали? А? Вот так взяли и нацепили на тебя белый удок просто за то, что у тебя батя сволочь? Скажешь, так всё было?! — Стул снова дёрнулся под Славкой. — Вот так вы и брешете без продыху! Рассказываете всем, как несправедливо с вами поступили, но умалчиваете, что у вас был выбор.

— Мой отец был не виноват, — сквозь сжатые зубы отчеканил Славка.

И снова удар по спине.

— Это ты так решил?! Или следствие? Или суд? Кто?!

Славка молчал.

— Кто, я спрашиваю?! — Удар. — Кто?! — Удар. — У тебя был выбор! Поступить как гражданин или как враг. И ты свой выбор сделал! И не плачься теперь, что с тобой поступили несправедливо! Твой паскуда-отец смуту сеял! Я всё про тебя знаю! А что ты?! Ты его поддержал! (Удар, удар, удар)…

— Миша! — Чита вскочила с места. — Прекрати! Я очень тебя прошу!

Но верзилу было уже не остановить.

Спинка стула снова дёрнулась, но не вернулась обратно и не ударила по спине, а, ускоряясь, понеслась назад и вниз. Славка опрокинулся вместе со стулом и, не успев прижать подбородок к груди, сильно ударился об пол затылком. Чай выплеснулся ему на грудь, обжигая. В глазах вспыхнуло, а едва зрение немного прояснилось, он увидел в нескольких сантиметрах от своего лица чёрную рифлёную подошву армейского ботинка. Между шишками протектора белел скрюченный окурок. А потом пахнущая землёй и ваксой подошва вжалась в его щёку, с силой придавила голову к полу и стала размеренно елозить туда-сюда, сминая и раздирая кожу.

Чита заголосила.

Славке было видно, как якут хватал её под столом за коленки и смеялся. Михаил надавливал всё сильнее и сильнее. И когда Славке начало казаться, что его череп вот-вот треснет, воевода убрал ногу и вернулся за стол.

— Ты, плесень, — услышал Славка его мертвенно спокойный голос. — Вот Чита — дикий цветок, который пересадили из помойки на клумбу. И отношение к вам соответствующее. К ней — как к цветку. К тебе — как к плесени. Живи пока. Но не радуйся. Плесень радоваться не должна. Она должна сидеть тихо и ждать, когда за ней придут и уничтожат её на корню.

Скрюченный и измочаленный Славка лежал на полу. По разодранной щеке сочилась кровь. Чита смотрела на него испуганно и удивлённо, будто только сейчас разглядела по-настоящему.

— У плесени нет корней, у неё споры, — сказал Славка поднимаясь.

— Он у вас и впрямь совсем дурак, — огорчённо вздохнул Михаил. — Агай, тащи инструменты. Начнём помалу…

* * *

— Ты и вправду дурак совсем?! Вот зачем ты его злить стал? — Чита едва поспевала за Славкой. — Стой! Ну, остановись же!

Славка остановился.

— Он же тебя убить мог! — Чита встала перед ним, заглядывая в лицо.

— Да и пусть!

— Дурак?!

— А ты с ним обнимаешься и чаи распиваешь?

— Ты что, не понимаешь ничего?! Совсем ничего?! Тут нельзя по-другому! Иначе не выжить.

— А зачем? — он посмотрел ей в глаза.

Чита замерла в растерянности.

— Что «зачем»?

— Выживать-то так.

— Умирать страшно… — едва слышно проговорила она.

— Мёртвым ничего не страшно, — сплюнул кровью Славка, щупая языком вздувшуюся десну. — Живые боятся. Мёртвые нет.

Чита достала из рукава платок и стала аккуратно промакивать ссадину на его скуле.

— Ты просто не привык ещё. Пойдём в общежитие. У меня там перекись есть. Рану обработать надо.

Ему хотелось обнять её крепко-крепко и разрыдаться, хотелось залепить ей пощёчину и обозвать самыми паскудными словами, хотелось целовать и целовать её огорчённое лицо: глаза, нос, губы, щёки. Хотелось умереть, чтобы ничего больше не чувствовать и не бояться.

— Пойдём, — мягко потянула она его за руку.

Он послушно двинулся за ней.

На ноге Читы чернела широкая неудобная лента обычного тюремного браслета. Точно такой же браслет обхватывал и Славкину лодыжку под штаниной. С этого момента и он, и она перестали быть никем. Рабство — это тоже статус, пусть и страшный по определению. Но статус этот сделал их ближе друг к другу. И они оба чувствовали это, молча шагая по шахматной дорожке, ведущей их в общее завтра.

Провинциальная запущенность Новой Ладоги удручала. Перекорёженные дороги, грязные облезлые домишки, многие из которых давно пустуют, разномастные щербатые заборы и за ними, словно доисторические чудовища, забытые всеми в своих неухоженных вольерах, заросшие травой серые расшатанные сараи. Город низкий, неопрятный, как давно не мытая тарелка с размазанными по ней объедками. Единственное более-менее обустроенное место в городке — проспект Петра Первого, вдоль которого расположились все основные административные здания, включая старинный особняк, в котором разместилось земское управление МГБ.

Группа майора Каши заседала в парадном зале с живописным видом на реку Волхов.

Точки-стрелочки, циферки-буковки и хриплое «стоп-поехали», «стоп-поехали». От долгого неподвижного сидения перед мерцающим монитором у Сомова щипало глаза.

— Поехали!

Стрелка-маркер, обозначающая Олега Владимировича Григорьева, бывшего главу Департамента земельных отношений Столыпинского уезда, поползла по Красному тракту города Шлиссельбург в сторону Преображенского кладбища.

— Стоп! Третий и пятый маркеры!

— Есть третий-пятый!

— Поехали!

— Стоп! Маркер девять!

— Скорость большая, господин капитан, это машина.

— Всё равно. Может, водитель чего-то заметил. Отметь!

— Есть номер девять!

— Поехали!

Синяя стрелка свернула с дороги и поплыла над зелёными кладбищенскими кущами по направлению к Неве. Майор Каша, капитан Сомов и прочие сотрудники следственной группы напряжённо наблюдали, как разжалованный чиновник Олег Григорьев движется навстречу со своей смертью.

Маркер уткнулся в неровный край береговой линии и замер.

— Стоп. Приехали.

Там, среди старинных заброшенных могил, его и обнаружили. Григорьева бы ещё долго не нашли, но Система отреагировала на слишком долго остававшийся неподвижным маркер.

На соседнем мониторе по кругу менялись кадры с места убийства. Крупным планом лицо с жёлтым пергаментным носом и залитой чёрной кровью глазницей. Вывернутая за спину рука с массивным обручальным кольцом. Подошвы дорогих ботинок с клеймом фабрики «Витязь». Добротный тёмно-синий костюм. Обычные граждане таких не носят, если, правда, перед этим они не стояли на ступеньку выше по социальной лестнице. Предметы, что были найдены в карманах убитого, разложены на серой потрескавшейся могильной плите: серебряный портсигар, золотая зажигалка, связка ключей, пилочка для ногтей, носовой платок.