Последний ход за белой королевой - Олег Агранянц

– Почему плохо?

– Какая ты хорошенькая!

– Была бы хорошенькая, бросил бы все и остался здесь.

Это было новым оборотом. Я не знал, что ответить.

Мне принесли суп.

– Связаться было нетрудно?

– Нет. Завтра в десять. У меня в кабинете.

– У тебя сегодня были сложные операции?

– Операций легких не бывает.

– А ты можешь человеку совершенно изменить лицо?

– Ты думаешь, тебе уже пора?

«Что она имеет в виду? Так постарел? Или – сделать пластическую операцию, чтобы уйти?»

* * *

Потом поехали к ней. Знакомый дом, знакомый подъезд, тот же почтовый ящик – две чахлые рекламки, тотчас выкинутые в рядом стоящую коробку – та же дверь с двумя замками.

Она пропустила меня вперед. Было темно, но выключатель я нашел сразу, и веселые бра, похожие на уличные фонарики, осветили прихожую. Одновременно зажегся свет на кухне. Все было по-старому, как два года назад. Над дверью в спальню меня приветствовал зевающий рыжий котенок, пушистый и голубоглазый, он, казалось, вот-вот выпрыгнет из рамки. У входа в салон раскачивалась ваза с цветком; она всегда раскачивалась, когда хлопали дверью. Цветок был из шелка, в последнее время делают их – просто не отличишь от настоящих, и я любил трогать лепестки пальцем, как бы отдавая дань искусству.

Лоретта прошла в спальню, а я остался в салоне. Она вскоре вернулась:

– Я сварю кофе.

И удалилась на кухню. Я немного посидел один, потом поплелся за ней:

– Тебе помочь?

– Помели зерна.

Она протянула два пакета.

– Почему два?

– Тебе без кофеина.

Я сделал вид, что удивлен:

– Почему?

Лоретта не ответила. Потом вынула из шкафа два маленьких кофейника, две вазочки: одну для печенья, другую для сахара.

Вернулись в салон.

Потом кофе, музыка. Женщина, организованная во всем, она не допускала изменений раз и навсегда заведенного порядка и традиций. Этих традиций, я, по крайней мере сегодня, нарушать не собирался.

Потом я заснул.

В кабинет к Лоретте можно пройти тремя путями: через регистратуру, общую для троих докторов, через дверку «частный вход доктора» или кружным путем: больничное отделение, лифт для больных и служебный коридор.

Сегодня я пошел через официальный вход. В приемной дежурила Виктория. Я знал ее уже лет десять. Хохотушка и фривольница, с копной роскошных рыжих волос и не менее роскошным бюстом. Я не помнил, чтобы этот бюст когда-нибудь полностью умещался в ее белом халате.

В приемной посетителей не было, и Виктория скучала. Увидав меня, она вскочила:

– Синьор Евгений! Как давно вас не было! Надолго к нам?

– На неделю.

– Вы к госпоже докторессе с личным визитом или хотите воспользоваться нашими услугами? Мы теперь многое можем. Улучшить, удлинить. И не только нос, синьор Евгений.

– Удлинить, говоришь? Это хорошо. Скажи мне, Виктория, что длинное составляет разницу между мужчиной и женщиной?

– Вы меня заставляете краснеть, синьор Евгений.

– Воинская повинность, Виктория. Ничего, кроме воинской повинности. Где синьорина докторесса?

– У себя.

Я прошел во внутренний коридор. Налево – рентгеновский кабинет и перевязочная, направо – физиотерапия и отделение Лоретты.

Занимала Лоретта три комнаты: одна – просто салон, никакого намека на медицину, если не считать толстые медицинские книги в шкафу, здесь она беседовала с пациентами; другая – процедурная, со специальным креслом, диваном, шкафами и третья, маленькая, что-то вроде подсобки, всегда запертая. Здесь я в последний раз встречался со своим агентом. Я открыл дверь кабинета – никого, в процедурной – никого, подсобка и на этот раз оказалась запертой.

– Пошли, – услышал я за спиной голос Лоретты и от неожиданности вздрогнул.

– Ты меня испугала.

Она не ответила. В голубом халате, с раскачивающимся на груди блестящим, странной формы прибором, она выглядела внушительной, серьезной, не домашней, даже выше ростом.

Через служебную дверь вышли в коридор.

– Он уже ждет, – и голос у нее был серьезный, не домашний.

Через минуту мы оказались в кабинете, где кроме агрегата внушительных размеров с дисплеями и трубками ничего не было, даже стульев.

– Мой коллега на стажировке в Хьюстоне. Теперь сюда.

И она открыла еще одну дверь.

* * *

Увидав меня, Крокодил вскочил с кресла:

– Очень рад вас видеть, Евгений Николаевич.

– Здравствуй.

Он подскочил к мне, протянул руку:

– Отлично выглядите, Евгений Николаевич, прямо Ален Делон.

– Стараюсь.

Ну, а кто действительно выглядел великолепно, так это сам Крокодил: пышущее здоровьем загорелое лицо, безмятежная улыбка первого любовника, невообразимых расцветок куртка, огненного цвета спортивные туфли. Не верилось, чтобы такой человек когда-нибудь болел (что верно, то верно, болел он редко) или был в плохом настроении (и это тоже правда). Лоретта никак не могла взять в толк, почему такого веселого и незлобивого на вид парня зовут Крокодил. И хотя я убеждал ее, что все дело в сказке про доброго крокодила Гену (а Крокодила звали действительно Геной), она не верила.

На самом деле все так и было. Или почти так. Гена женился еще до кэгэбэвской школы, когда учился в МАИ. Рядом с ним, красивым рослым парнем, его супруга, маленькая, с носиком пуговкой, большими круглыми глазами, действительно походила на Чебурашку. Он и звал ее Чебурашкой. Ну, а его, соответственно, прозвали Крокодилом Геной. Ушла от него Чебурашка еще до того, как серьезные дяди из кадров начали готовить его в Италию. Про нее забыли, а прозвище Крокодил осталось. А вскоре он совсем перестал быть Геной и превратился в человека с банальной итальянской фамилией Манини. Дама, которую он привез в Италию в качестве супруги, заболела; ее пришлось откомандировать в Москву, а ему разрешили продолжать работу одному. Местным он представлялся канадцем, родившимся в Канаде и получившим образование в США.

– Что нового на чужбине, Гена?

– Все на свете или новое, или старое, как на вещи смотреть.

– Ты, смотрю я, философом стал.

– Жизнь такая, Евгений Николаевич. Тяжелая.

– Сейчас станет еще тяжелей. Где кейс?

– Какой кейс?

– Тот, который ты получил от Сэма Дулиттла.