Личное задание - Сергей Донской

Тоскливо понимая необратимость случившегося, он, не отводя глаз от мертвого воскового лица, медленно встал и настороженно замер, готовясь броситься наутек при малейшем звуке, при малейшем движении в комнате. Маленький принц передумал целовать свою спящую красавицу. Если бы он склонился над ней, а она вдруг посмотрела ему в глаза и подставила губы для поцелуя, он просто умер бы на месте. Или сошел с ума. Стал бы совершенно безумным, как окружающий мир, в котором живут люди, убивающие друг друга.

Иди сюда... Обними меня...

«Вот, – тоскливо подумал Саня, – я и спятил. Может быть, подчиниться зову, послушаться тихого шепота?» Если ты не способен уберечь любимую, если не можешь воскресить ее, то ляг рядом, умри и окажись там, где сейчас находится она, – в непроглядном мраке, среди голодных призраков, или там, где бесконечные сны похожи на сбывшиеся мечты. Главное, ты будешь рядом с ней, сказал себе Саня.

Мысленно сказал так, но даже на полшага не приблизился к любимой. И тогда в ответ на его предательство из уголка закрытого глаза Ксюхи скользнула серебристой змейкой слезинка, оставляя влажную дорожку на ее щеке. Стало тихо, так тихо, что нарастающий звон в ушах показался Сане пронзительным, как тревожная сирена, возникшая ниоткуда и зовущая в никуда.

– Нет, – выдохнул он, понимая, что окоченевшие губы все равно не в состоянии произнести ничего более отчетливого. – Нет, нет!

Звон тут же утих, оставив на поверхности восприятия лишь нудное зудение мухи, безнадежно запутавшейся в лохмотьях паутины. Она негодовала и жаловалась на свое несчастье, она звала на помощь, и хозяин паутины спешил на ее зов.

Сане показалось, что, стоит ему пошевелить хотя бы пальцем, он тоже будет обнаружен... кем-то, притаившимся рядом. Ксюха угодила в эти невидимые сети, а он не хотел, он хотел жить и потому потихонечку пятился назад. И как только первый трусливый шажок был сделан, Саня увидел, что Ксюхины бескровные губы снова плотно сжаты – сомкнуты в осуждающую, брезгливую линию. Другая, прежняя Ксюха никогда не позволила бы себе такой надменной, откровенно враждебной гримасы.

Вскрикнув, Саня попятился быстрей. Чудом изловчился развернуться у начала лестницы, чудом не покатился кубарем вниз, чудом не обмочился от страха. Стремительно пересчитав ногами ступени, он выбежал из дома, превратившегося в склеп. Оказавшись снаружи, он сумел взять себя в руки, но возвращаться обратно в одиночку не хотел. Его любимая погибла, и ее следовало запомнить такой, когда она была... когда еще была. Теперь ее не стало, она исчезла. А ту, которая заняла ее место, предстояло закопать в землю и забыть навсегда.

Саня перешел с рыси на шаг, как только увидел светлоглазого мужчину по фамилии Громов. После того, что произошло, его следовало ненавидеть, и Саня его ненавидел. Но этот человек вызывал также и уважение. Это смешанное чувство вынуждало Саню скрывать страх, отчаяние и растерянность. Стыдно было при нем проявить слабость, а уж заплакать – совсем невозможно. Хотелось выглядеть таким же сильным, способным на решительные поступки, способным заставить окружающих считаться с собой. Неужели Саня настолько мал, жалок и беспомощен, что можно мимоходом исковеркать его жизнь, отнять самое дорогое, что у него было?

– Посмотрим! – сказал он, скрипнув зубами. Поймав на себе изучающий взгляд Громова, он зачем-то сорвал с ветки кривобокое яблоко, отгрыз половину и пояснил: – Мысли вслух.

– Бывает, – согласился Громов невозмутимо. Казалось, он всецело поглощен созерцанием очередной доски, словно его прищуренный взгляд мог придать ей требуемую прямизну.

Жалеет, понял Саня. Отводит глаза как от убогого какого-то. Нахмурив брови, он звонко сказал:

– Не надо обращаться со мной как... как с больным! Или с неразумным дитям... дитем!..

– Да? – вежливо осведомился Громов. Оторвавшись наконец от изучения наспех отесанной доски, он сунул ее Сане со словами: – Держи! Пилить нужно по красной метке. Не перепутай. Черная линия с позапрошлого года осталась, когда я полы настилал.

Он вел себя так буднично, что Саня устыдился своей запальчивости, прикусил язык и замкнулся, полностью сосредоточившись на работе. Вжик, вжик, вжик. Горячий запах опилок щекотал ноздри. Очень скоро Саня забыл, для чего предназначается этот проклятый ящик. Пилил доски. Подгонял их. Яростно заколачивал гвозди. Механические движения породили в нем отрешенность. Саня понятия не имел, как долго находился в этом трансе. Просто внезапно обнаружил, что краешек солнца обреченно выглядывает из-за горизонта, готовясь укрыться там от сгущающейся темноты. Саня хрипло сказал:

– Надо же, успели!

– Должны были, вот и успели, – отозвался Громов, распрямляя затекшую спину. – Устал?

– Нет. Волдыри только...

– Ничего, – утешил его Громов и вдруг запнулся. Едва не вырвавшаяся поговорка «до свадьбы заживет» неловко зависла в сумерках, вынуждая обоих смотреть в разные стороны, чтобы ненароком не прочитать то, что было написано на лицах. Громов разглядывал созданный им гроб и помахивал топориком с таким видом, словно собирался разнести его в щепки. Саня косился на массивный револьвер, покоящийся на краю верстака. Его отполированная рукоять так и просилась в правую ладонь. Облизав пересохшие губы, Саня спросил таким беззаботным тоном, словно имел в виду обычную прогулку:

– Теперь можно идти, да?

Прежде чем ответить, Громов запрокинул лицо к небу:

– Минут через сорок, не раньше. Если...

– Что «если»? – В Санином голосе зазвенели слезы. – Я не позволю вам пойти на попятный. Я... я вас заставлю!

– Ты? Меня? Заставишь? – Каждое слово звучало веско и мерно, как удары, которыми только что загонялись гвозди.

– Да! Я! Вас!

Саню колотило. Колотило так сильно, что зубы предательски клацнули в конце тирады. Он дрожал и смотрел на Громова с такой ненавистью, как будто видел перед собой убийцу Ксюхи. Костяшки на его сжатых кулаках побелели. Он казался себе слабым щенком, вставшим на пути сильного и жестокого пса, но отступать не собирался.

И тогда краешки губ светлоглазого мужчины поползли вверх, сложившись в грустную улыбку.

– Ладно, – произнес он медленно. – Убедил. Выходим через сорок минут, без всяких «если». А пока помогай убирать, гражданин начальник.

Поражаясь своей мягкотелости, Саня не удержался от ответной улыбки.

* * *

«На дорожку» присели прямо на крышку гроба. Он не радовал взоры создателей изяществом линий, но гробы – они не для того, чтобы кого-то радовать.

Вышли через калитку к ставку, чтобы сполоснуть водой натруженные руки и разгоряченные лица. Оставленные ими круги на водной глади еще только неспешно расплывались, исчезая в темноте, а они уже шагали дальше: Громов – впереди, Саня – следом. Оба – в стареньких свитерах забытой домашней вязки, оба – молчаливые и сосредоточенные. Их ноги поднимались и опускались на тропу так синхронно, что казались принадлежащими одному единому организму. Только разные это были люди, очень разные. Поэтому Громов нес на плече трофейный карабин, укутанный в тряпку, а Саня шагал налегке.