Гротески - Ганс Гейнц Эверс

Я пишу сейчас в моей рабочей комнате, которая имеет вид осажденной крепости. Аделаида ушла. Она ничего не сказала мне, но я убежден, что она отправилась вступить в парламентские переговоры с Вуду. Перед запертой дверью в моей комнате сейчас лежат три собаки. На письменном столе передо мною лежат мои револьверы. Все это смешно… Ну, какой же негр осмелится среди белого дня тронуть хотя бы волосок на мне? Но я должен считаться с желаниями Аделаиды. Она ушла одна. Мальчик спит около меня на диване. Наверное, она вернется с добрыми известиями.

30 октября

Я думаю, что Аделаида сошла с ума. Она кричала и стучалась в дверь так отчаянно, что я со всех ног кинулся отпирать ей. Она тотчас же устремилась к своему мальчугану, схватила его и почти задушила в своих объятиях. Маленький сорванец начал жалобно кричать, но она не отпускала его, целовала и обнимала, и я боялся, как бы она не погубила его своими поцелуями.

У нее страшный вид. Она не сказала мне ни слова, но, по-видимому, ее миссия имела успех. Она уже не пробует более пищу, которую я ем, ее страхи насчет меня совершенно исчезли. Значит, всякая опасность миновала. Но Аделаида не отходит от меня ни на шаг, как собачка. За ужином она сидела около меня, не произнося ни слова и не прикасаясь к еде, и ни на секунду не спускала с меня глаз.

В ней как будто произошло что-то страшное, но она не говорит ничего. Ни единого словечка я не мог добиться от нее. Но я не хочу мучить ее: я ведь вижу, что бедная женщина и без того сходит с ума от любви ко мне.

Я приму все меры к тому, чтобы как можно скорее уехать отсюда. Я уже говорил с агентом Гамбург-Американской линии. В принципе он согласен, но он дает едва четвертую часть того, что стоит все мое добро, да еще требует рассрочки платежа. Но в конце концов, я могу пойти и на это: у меня давно уже имеется кое-что в запасе на черный день, и я могу наконец хоть одно дело закончить с убытком для себя. Бог мой, как обрадуется Аделаида, когда я скажу ей об этом! Я женюсь на ней ради ребенка – она поистине заслужила это. И едва только все будет устроено и готово, я объявлю ей:

– Ну, радость моя, теперь ты можешь собираться в дорогу.

Клянусь, она будет сама не своя от радости…

11 ноября

Мои переговоры с агентом идут на лад. Уже получена телеграмма из немецкого банка, предоставляющая моему будущему преемнику необходимую сумму денег для расплаты со мной. Стало быть, главная трудность разрешена, а с частностями мы покончим скоро, так как я иду навстречу моему покупщику во всем. Он замечает это и называет меня очень демонстративно «мой друг и благодетель». Что ж, я не держу на него зла за то, что он не может скрыть своей радости по поводу этакой сказочно выгодной сделки.

Мне стоит немалого труда скрыть свою тайну от Аделаиды. Ее состояние становится все более подозрительным и тревожным. Но это ничего. Эту неделю она как-нибудь протерпит, зато потом ее радость будет тем больше. Она еще несколько раз была у своих знакомых из культа Вуду и каждый раз возвращалась в ужасном состоянии. Я ничего не понимаю – мне кажется, что всякая опасность миновала: у нас теперь все двери и днем и ночью настежь, как прежде, и даже приготовление пищи она передала опять кухарке. Что же все это значит?

Она по-прежнему почти не говорит ни слова, но ее любовь ко мне и к мальчику увеличивается с каждым днем, доходя до невероятного напряжения… В этой любви есть что-то удручающее, что почти захватывает у меня дух. Если я беру сына к себе на колени и играю с ним, она вскрикивает, бросается вон из комнаты, кидается на свою постель и плачет и рыдает так, что просто сердце рвется…

Несомненно, она больна и заражает меня своей странной болезнью. Я благословлю тот момент, когда мы наконец покинем эти злополучные края…

15 ноября

Сегодня утром она была совсем вне себя. Она вздумала отправиться по каким-то своим делам и взяла с собой мальчика. Она по обыкновению попросила у меня отпустить ее, и в ее просьбе не было решительно ничего подозрительного, тем не менее ее глаза, уже давно красные и воспаленные от постоянных слез, сегодня источали настоящие водопады. Она не могла оторваться от меня и все время подносила ко мне ребенка, чтобы я поцеловал его.

Я был взволнован и потрясен этой сценой. Благодарение Богу, вскоре после того пришел агент Гамбург-Американской линии и принес мне бумаги на подпись. Теперь наша запродажная подписана мной, и чек на немецкий банк имеется в моих руках. Этот дом уже не принадлежит более мне, и я просил покупщика разрешить мне прожить здесь еще несколько дней. «Хоть полгода, если вам это угодно!» – промолвил он. Но я обещал ему пробыть здесь не более недели. В субботу уход парохода в Сан-Томе, и к этому дню все уже должно быть упаковано. Сейчас я поставил на стол цветы. Когда моя Аделаида вернется, услышит приятную весть.

5 часов вечера

Это ужасно. Аделаида не вернулась, не вернулась… Она не вернулась. Я обошел весь город, никто не видел ее. Я вернулся снова домой – ее там все еще не было. В саду я искал бабку Филоксеру, чтобы навести справки о ней, но и ее было нигде. Я побежал в ее хижину… и нашел ее. Она была привязана к столбу.

– Наконец-то вы пришли… наконец! – причитала она. – Спешите, пока не поздно!..

Я освободил ее, и мне стоило большого труда добиться вразумительных ответов от перепуганной, ополоумевшей старухи.

– Она ушла в гонфу… мамалои… – заикалась она. – В гонфу… со своим ребенком… Меня привязали, чтобы я не сказала