Грань - Михаил Щукин

Степан ходил на работу – он устроился в леспромхоз сварщиком; вечерами ковырялся по дому, доводя его до ума и готовясь перевозить Лизу с Васькой, а сам все думал о Сереге, и в ушах у него стоял, не забываясь, сорванный крик: «Чего молчишь? Скажи!» Крик этот, поселившись, жил в нем постоянно – избавиться от него Степан не мог, да и не пытался. И уже не так, как раньше, радовал новый дом, просторные комнаты и крепкий пол под ногами, блестящий свежей краской. За стенами дома шла малиновская жизнь – хочешь ты, не хочешь – а надо было в нее входить и стукаться об острые углы, какими она то и дело выставлялась.

А Серегин крик, не затихая, звучал в ушах. И виделось крыльцо малиновского магазина, припорошенное снегом, тяжелая дверь, обитая деревянными рейками, и осязаемо, как наяву, хватал за щеки мороз. Степан возвращался с работы и завернул в магазин, чтобы купить хлеба. На крыльце стояли с кошелками, переминались с ноги на ногу два малиновских старика – Кузеванов и Мезенин. Оба они примерзли, ежились в легоньких фуфайках. Видно, собирались накоротке сбегать в магазин, не думали, что придется дожидаться на крыльце. Кузеванов постукивал по перилам деревянным протезом, а Мезенин притопывал валенками и все заглядывал в окно магазина, задернутое белой занавеской, вытягивал шею, но роста он был маленького и увидеть ничего не мог. Степан поздоровался со стариками, спросил:

– Что у них там, ревизия?

– Да нет, пайки наши распределяют. – Мезенин швыркнул застуженным носом и передернул плечами. – Скорей бы уж, а то совсем замерзли!

– Какие пайки-то?

– Да наши пайки, ветеранские, – сипло забасил Кузеванов, продолжая колотить перила деревянным протезом. – Участникам войны выдают на месяц. Килограмм масла и два килограмма мяса. Говорят, гречки еще по килограмму на брата накинули. Ну вот, вышла, скоро и нас пустят…

Из-за магазина, через ворота в заборе, который отделял склад, выбралась жена директора малиновского леспромхоза, толстая, раскрашенная баба. Она переваливалась, как откормленная перед забоем гусыня, тяжело отпыхивалась морозным паром и тащила две туго набитых сумки. Большая норковая шапка сползала ей на глаза, и жена директора леспромхоза высоко задирала голову, оглядываясь по сторонам. Следом за ней, тоже с сумками, тащилась жена председателя сельсовета, а старики стояли на крыльце, смотрели на них и терпеливо дожидались своей очереди.

И тут Степан увидел Сергея. Без шапки, в распахнутой куртке, из-под которой видна была полосатая тельняшка, он шел от своего дома к магазину, трудно переставляя негнущиеся протезы и раскачиваясь от напряжения всем туловищем то вправо, то влево. Он даже не глянул на Степана и стариков, стоящих на крыльце. Губы были тонко поджаты, ноздри вздрагивали, глаза угрюмо исподлобья посверкивали, будто Сергей собирался сию же минуту врезаться в драку.

– Э-э-эт чего он? – забеспокоился Кузеванов и перестал постукивать протезом. – Эт куда он, парень?

Жена председателя сельсовета ойкнула, испуганно шарахнулась в сторону. Но сумок не выпустила, чуть приподняла их и прижала к животу. Сергей шагнул в ворота. Степан глядел ему вслед и никак не мог сообразить – куда он? Но, подчиняясь толкнувшему его чувству, сбежал с крыльца и бросился к воротам. Сергей уже подходил к складу, двустворчатые двери которого были приоткрыты на одну половинку. В глубине полутемного склада стояли весы, а возле них, спиной к дверям, – Бородулин в офицерской куртке и в армейских галифе, заправленных в валенки. Он держал сумку, а продавщица насыпала в нее из белой алюминиевой кастрюли гречку.

Стуча протезными башмаками, Сергей неловко взобрался на порожек, подошел сзади к Бородулину и положил ему на плечо руку.

– Высыпай!

Бородулин обернулся, прищурился и спокойно спросил:

– В чем дело, Сергей?

– Высыпай, говорю, обратно! Хватит мужиков грабить! Хватит! И ты тоже, лахудра! Ты кому должна это продавать! Кому?!

– Да я… Мне сказали… – смешалась и покраснела продавщица, опустила пустую кастрюлю и отшагнула от весов.

– Подожди, Сергей, подожди, – рассудительно заговорил Бородулин, закрывая на замок сумку. Сумки у всех были одинаковые, черного цвета, с длинными ручками и вместительные, как картофельные мешки. Видно, в одно время покупали в универмаге. – Тебе, как ветерану, тоже будет…

Сергей отбросил руку Бородулина и с треском распахнул замок.

– Высыпай! Не твое! А мне подачек не надо!

– Да ты погоди, Сергей.

– Высыпай… обратно, – шепотом повторил Сергей, и глаза у него диковато сверкнули, а лицо набухло кровью. – Хватит вам жрать, вы уже всю совесть сожрали. Или у вас ее не было? Высыпай! Кому сказал?!

Рванул бородулинскую сумку.

Степан впрыгнул в склад, чтобы схватить и удержать Сергея. Не успел. Сергей с маху шарахнул ладонью по сумке, и она тяжело шлепнулась на пол. По некрашеным доскам густо сыпанула гречка.

Бородулин попятился, голос, однако, оставался спокойным:

– Ну, знаешь, это хулиганство…

– А не свое хапать – геройство?! – наступал Сергей. – Рассказывал батя, как ты тут воевал! Почему они на крыльце, а ты здесь?!

– Серега, Серега! – Степан ухватил и тянул его за рукав. – Успокойся!

– Да сколько можно! До каких краев терпеть?!

Сергей дернул руку, шагнул, подвигаясь к Бородулину, и наступил на рассыпанную гречку. Протезы разъехались, и он, взмахнув руками, плашмя рухнул на спину. Глухо ударился затылком об пол, и его укороченное тело забилось в судорогах. Степан, не успевший его удержать, навалился, прижал к полу и, едва не кроша стиснутые от злости и жалости зубы, увидел в уголках страдальчески изломанных губ Сергея набухающие сгустки бело-розовой пены…

Когда улеглась суматоха и от дома Шатохиных отошла «скорая помощь», Бородулин, на время куда-то исчезнув и появившись снова, подошел к Степану и, горестно покачивая головой, сочувственно высказал:

– Я понимаю, тяжело ему, контуженый…

– Контуженый?! – переспросил Степан. – И взятки гладки? Не выйдет. Сплетню хочешь пустить? Не дам, я тебе язык укорочу сразу.

Они стояли друг против друга, говорили спокойно, но Степан прямо кожей ощущал, как от внешне невозмутимого Бородулина накатывается на него ненависть. Смотрел на бородулинскую одежду, в которой тот похож был на отставника, вчера вышедшего на пенсию и донашивающего теперь казенное обмундирование, смотрел и все пытался разглядеть, разгадать нутро этого человека, который жил по соседству, но оставался до сих пор непонятным.

Раза два Степан заходил к нему домой и не мог надивиться хозяйской хватке и запасливости соседа. Усадьба напоминала добрый склад, где без толку ничего не валялось, а каждая мелочь лежала на своем, определенном только ей месте. В теплом сарае за домом была целая мастерская с верстаком, с тисами, с точилом, даже с токарным станком. К сараю примыкала пристройка, и там стояла железная печка с широким разводом вместо трубы. Поначалу никак не мог понять – для чего она предназначена? И только заметив рыбью чешую на полу, догадался, что это коптильня.