Александр Блок - Владимир Новиков

Гибель «желтого жокея», случайно увиденная Блоком в конце мая, отозвалась в первой из вещей — «О смерти»:

Как уместен — нет, как необходим этот анжамбеман после слов «на скаку»! Ритм спотыкается — в полном соответствии с рисуемой картиной. И каждый из таких анжамбеманов (в иной терминологии — переносов, буквально: «перебросов») работает и на изобразительную, и на эмоциональную задачу. Без них белый пятистопный ямб звучал бы монотонно, а эти сбивы ритма компенсируют отсутствие рифмовки (усиливая связь между соседними стихами) и концентрируют драматизм. Это точки катарсиса.

«Вольные мысли» — все в движении, они решительно не раздергиваются на цитаты. «Прозаичность» здесь не в описательности, а в той динамической связанности фразы с фразой, которая отличает полноценную прозу. Вот в последнем из четырех стихотворений — «В дюнах» — лирический герой встречает незнакомую красавицу и устремляется за нею:

Николай Клюев увидит здесь «мысли барина-дачника, гуляющего, пьющего, стреляющего за девчонками», и Блок даже покается в письме к матери, что сбился на ненавистную ему «порнографию». Но думается все же, что «реализм» «Вольных мыслей» — особенный, не без примеси условности и романтической мечтательности. Читая процитированные строки, мы видим все-таки не преследование дачником в панаме незнакомой девицы, а скорее погоню поэта за живой жизнью.

Бывают поэтические шедевры, отделенные от нас рамой своего времени, требующие для осмысления исторического контекста. А бывают шедевры, обращенные в будущее, дозревающие на наших глазах. «Вольные мысли», мне кажется, принадлежат ко второй разновидности. И явленный здесь опыт активного лирического созерцания, и разработанный здесь тип повествовательного стиха могут еще вдохновить современную поэтическую практику.

«Вольные мысли» в полном составе войдут в книгу «Земля в снегу» с посвящением Георгию Чулкову, не раз сопровождавшему автора в прогулках того лета. А сначала Блоку хочется напечатать их в сборнике издательства «Знание», тем более что Леонид Андреев через Чулкова передавал приглашение. Любови Дмитриевне это намерение нравится: «„Знание” дает твердую почву и честное, заслуженное оружие в руки», — считает она. Однако эти планы обрушивает Горький, пишущий Андрееву в конце июля с острова Капри: «Мое отношение к Блоку — отрицательно, как ты знаешь. Сей юноша, переделывающий на русский лад дурную половину Поля Верлена, за последнее время прямо-таки возмущает меня своей холодной манерностью, его маленький талант положительно иссякает под бременем философских потуг, обессиливающих этого самонадеянного и слишком жадного к славе мальчика с душою без штанов и без сердца».

Тяготение Блока к Горькому и его кругу пока не встречает взаимности. Откуда у Горького такая злость — вплоть до потери контроля над словом? Впрочем, «душа без штанов» — выражение оригинальное, почти футуристическое. Но по части логики… Кто на самом деле жаден до славы (и умеет ее добиться в мировом масштабе, манипулируя политическими игровыми приемами), чьи философские потуги часто превышают реальный масштаб таланта? Да, люди творческие редко бывают объективными судьями: когда хвалят коллегу, приписывают ему свои собственные достоинства, а когда ругают — щедро делятся с ним собственными личными пороками.

Но вернемся к блоковской критике. «Свои» же статью «О реалистах» встречают в штыки. «Наивное народничество наизнанку» усматривает в ней Философов. «Сей бессмертный критик», — язвит по адресу Блока Эллис. Самый же страстный протест заявляет Андрей Белый, в душе которого «личное» и «литературное» рождают взрывчатую смесь.

По иронии судьбы эпистолярный взрыв приключается с Белым в момент, когда Блок ищет с ним перемирия и пишет ему шестого августа спокойно-обстоятельное письмо, излагая по пунктам свою позицию и проясняя свое отношение к конкретным литераторам, как то: Белый, Брюсов, Вяч. Иванов, Городецкий, Чулков. Заканчивается письмо просьбой «…указать мне основной пункт Твоего со мной расхождения ». Отправив это компромиссное послание, Блок с той же почтой получает письмо-пощечину, начинающееся обращением «Милостивый государь».

«Спешу Вас известить об одной приятной для нас обоих вести. Отношения наши обрываются навсегда», — заявляет Белый, обвиняя адресата в неискренности и двоедушии: «Наконец, когда Ваше „Прошение”, pardon, статья о реалистах появилась в „Руне”, где Вы беззастенчиво писали о том, чего не думали, мне все стало ясно».

На это ответить можно только вызовом на дуэль, что Блок и делает восьмого августа, требуя от Белого в десятидневный срок либо отказаться от оскорбительных слов, либо прислать секунданта. Сам же он имеет в виду призвать в свои секунданты Евгения Иванова, который насколько может противится страшной затее.

Переписка Блока и Белого продолжает делиться на две линии — дуэльную и, так сказать, теоретическую. Белый получает вызов в момент, когда у него уже готово полписьма на литературные темы. Он берется за новое послание, где пробует проанализировать их с Блоком человеческие отношения. Заявляет: «…усилием воли я близкого превращаю в далекого » (заблуждается, конечно, это ему не удастся никогда). Он приходит к выводу о бессмысленности дуэли: «…дерутся там, где глубина сошлась с глубиной и нельзя распутать узла: так было, когда я в прошлом году, когда я Вас вызывал: теперь: не так. Теперь Вы для меня посторонний, один из многих, а со всеми не передерешься ». И отказывается от оскорбительного слова «прошение», давшего повод для вызова. После чего возвращается «к чисто литературной стороне», к завершению письма, начатого ранее.

Пятнадцатого августа Блок садится писать ответ сразу на оба письма Белого. В первых строках снимает вопрос о дуэли, беря назад «словечки о шпионстве и лакействе, вызванные озлоблением». Литературная же часть требует основательной работы. Может быть, лучше уж объясниться напрямую? Блок едет в Москву, шлет из «Праги» посыльного, но Белый в это время, как он потом напишет, «уходил к незначительным знакомым отдохнуть от суеты дня». (Какой словесный сгусток, между прочим! Что-то в нем «достоевское» и в то же время напоминает язык Поэта из блоковской «Незнакомки», пришедшего в кабак, чтобы «рассказать свою душу подставному лицу».)

Лишь на третий день письмо Блока готово. Исчерпывающая ясность.

«Мы с вами и письменно и устно объяснялись в любви друг другу, но делали это по-разному — и даже в этом не понимали друг друга».

«…„Философского кредо” я не имею, ибо не образован философски; в Бога я не верю и не смею верить, ибо значит ли верить в Бога — иметь о нем томительные, лирические, скудные мысли».

«…ощущаю в себе какую-то здоровую цельность и способность быть человеком — вольным, независимым и честным».