Александр Блок - Владимир Новиков

Уже на первой из «суббот» у Комиссаржевской Блок и Городецкий оказываются в компании четырех актрис: Веригиной, Волоховой, Екатерины Мунт и Веры Ивановой.

А со второй встречи сбивается тесная компания, которая собирается либо на квартире Ивановой, либо у Блоков на Лахтинской.

Блок — то один, то с Любовью Дмитриевной — часто наведывается в гримуборную Волоховой, Веригиной и Мунт. Иной раз во время спектакля. Когда можно услышать звучащий со сцены голос Комиссаржевской в «Сестре Беатрисе»: «Придите все, это час любви, а любовь безгранична…»

Такой час наступает, когда Блок, простившись с актрисами и уже спустившись по лестнице, вдруг поворачивается, поднимается на несколько ступеней и обращается к стоящей вверху Волоховой: «Я только что увидел это в ваших глазах, только сейчас осознал, что именно они и ничто другое заставляют меня приходить в театр».

Так в записи Веригиной. А самой Волоховой запомнился блоковский комплимент, произнесенный в другой ситуации: «Когда вы говорите, словно речка журчит».

Начинается красивая любовная игра. Ее сценой становится зимний Петербург, дорогие Блоку места, особенно связанные с созданием «Незнакомки». Весь потенциал театральности, глубоко сидящей в поэте, находит применение. Он и актер в этом спектакле на двоих, и его постановщик. А женщина достойно справляется с ролью, подчиняясь логике «творимой легенды», не разрушая магию.

Ее, впрочем, смущает поэтическое преувеличение в строках:

Блок легко отговаривается тем, что это условность: «Как говорят поэты: „sub specie aeternitatis”, что буквально означает — „под соусом вечности”». Волохова принимает оправдание и будет вспоминать эту латинскую формулу.

Она просит Блока написать для нее такие стихи, которые она могла бы прочесть со сцены. И немедленно, 1 января 1907 года, получает их вкупе с красными розами:

Подарок щедрый. Автор отдает свое лирическое «я». Причем монолог от женского лица абсолютно органичен: Блок вложил в эти строки энергию того женственного начала, что живет в его музыкально-двойственной душе.

Почему же Волохова не станет исполнять этот заведомый «шлягер»? Только ли скромность мешает ей декламировать: «Люди! Я стройна!»? А может быть, она внутренне, эмоционально не отождествляет свое «я» с этим роскошным поэтическим портретом? «Тонкий стан мой шелком схвачен» — это ведь взято у Незнакомки, на роль которой Волохова теперь утверждена.

Зато сам Блок, придя 3 января к Евгению Иванову, читает другу эти стихи в нарциссическом упоении, радуясь новому эмоциональному состоянию: «Я влюблен, Женя!.. Ты вот болен, а я во вьюге».

Но — маленький шаг назад. 30 декабря 1906 года — премьера «Балаганчика».

Он идет в один вечер с метерлинковским «Чудом святого Антония» («странника Антония» значится на афише: цензура!). Музыка к спектаклю написана поэтом Михаилом Кузминым, оформление художника Николая Сапунова.

Надев полумаски, актеры, по свидетельству Веригиной (она — во «второй паре влюбленных»), даже за кулисами перед сценой начинают разговаривать по-иному. Но вот шепот: «Бакст пошел». Поднимается основной занавес театра, расписанный Львом Бакстом. На сцене — собрание мистиков (один из них — актер Константин Давидовский, который чуть позже в ином качестве явится в театре блоковской жизни). Пьеро в белом балахоне вклинивается в их разговоры сначала тихим бормотанием: «О, вечный ужас, вечный мрак!», а потом — громко-пронзительным: «Неверная! Где ты?»

В этой роли — сам Мейерхольд. А в «третьей паре влюбленных» с короткими репликами-повторами на сцене возникает Наталья Волохова.

Магический эффект достигнут. По окончании публика не сразу выходит из очарованного состояния. Чей-то недовольный свисток тонет в аплодисментах. «Кланялся тому и другим», — записывает Блок на следующий день.

А в антракте первого представления особо приближенным зрителям давали читать следующее приглашение: «Бумажные Дамы на аэростате выдумки прилетели с луны. Не угодно ли Вам посетить их бал в доме на Торговой улице…» Далее следовал адрес Веры Ивановой.

На вечер приходят, помимо тех, кто причастен к созданию спектакля, Сергей Городецкий, Сергей Ауслендер, режиссер Борис Пронин (будущий создатель «Бродячей собаки» и «Привала комедиантов»), поэт и критик Константин Сюннерберг, Георгий Чулков. Всех мужчин при входе наделяют черными полумасками, костюмов от них не требуется. Зато дамы действительно воспаряют «на аэростате выдумки». Волохова — в длинном светло-лиловом платье со шлейфом. Вера Иванова и Любовь Дмитриевна в розовом. Веригина — в красных лепестках.

Условлено говорить друг с другом на «ты» — как на сцене, не как в быту. Веригина замечает, что легче всего перейти на «ты» с Блоком, — у них сразу возникает легкий юмористический диалог, который продлится годы. Непринужденность сохранится и при церемонном «вы». Именно вместе с Веригиной Блок склонен дурачиться. То прочитает перед публикой ее детское стихотворение на смерть «венценосца»-императора, то изготовит из газетной бумаги для Веригиной «дочь Клотильдочку», а для себя «сына Мориса» и предложит их поженить. Впрочем, в шутливо-игровом дискурсе Блока рождаются порой весьма серьезные формулы. «Это не имеет мирового значения», — станет он говорить с некоторых пор о талантливых вещах, лишенных потенциальной глубины и многозначности. Из того же ряда негативная категория «дух пустоты» — ее тоже сохранит для нас память Веригиной.

Но это — позднее, а сейчас «бумажные дамы» перед балом «наводят красоту», и в их комнату заглядывает Блок, прося слегка загримировать и его. Взяв «темный бакан» (карандаш багряного цвета), Волохова подводит ему брови, подкрашивает около глаз. Очень скоро это отзовется в стихах:

(«Насмешница»)

Жизнь, зрелище, стихи — все неразделимо. В тот же вечер, когда в комнату, освещенную фонариками, входят Блок с Волоховой, маска в розовом платье (Любовь Дмитриевна) снимает с шеи бусы и надевает на маску в лиловом. «Ни в той ни в другой не было женского отношения друг к другу», — трогательно уверяет Веригина. Возможно ли это? Наверное, обе все-таки оставались женщинами, но было и нечто другое.

Труженики Мельпомены вообще склонны к театрализации своего досуга: капустники, импровизации, розыгрыши. Из этого вырастают потом легенды, «байки», неизменно приукрашивающие реальную значимость подробностей богемного быта. Что же касается той «театральной зимы», о которой идет речь, она отпечаталась в памяти культуры не отдельными эпизодами, а ощущением одухотворенно-созидательной атмосферы, пронизывающей все мемуарные тексты и, конечно же, стихи, ею рожденные.