Война - Александр Цзи

class="p1">Я хватанул пустоту перед собой, надеясь хоть что-нибудь зацепить. Развернулся.

Она стояла позади и чуть левее и нагло улыбалась.

— Какой наивный и простодушный дикарь! Никогда так не веселилась! Даже младенец, едва выбравшийся из искусственной матки, не купился бы на такую шутку! Ну, что уставился? Я пошутила. Твои родители были самыми обыкновенными сиберийцами с промытыми мозгами. Но они злоупотребляли Тишь-да-гладью, и в конце концов в одурманенном состоянии ушли в Поганое поле. Тут я сказала истинную правду. С тех пор их никто не видел. А тобой занялась тетка.

Я яростно дышал, глядя на нее. Кулаки сами собой разжимались и вновь сжимались. Я никогда не вспоминал родителей и не думал о том, кто они такие. Мне ни разу не пришло в голову спросить об этом тетю Веру, пока она была жива. Да и спроси я о них, что изменилось бы? Я не помнил прошлую жизнь, и память о ней, кажется, безвозвратно утеряна. Не уверен, что жажду ее вернуть. Сейчас у меня новая жизнь.

Однако идиотские шуточки Габриэллы меня взбесили. Особенно выдумка про то, что они россы-экстремалы. Не хочу я иметь ничего общего с этими людьми.

— Впрочем, — посерьезнела росска, — возможно, я не пошутила, а? Ты ведь не будешь спорить, что ты, Олесь Панов, продукт двух цивилизаций — росской и сиберийской? Твой нейрочип уж точно наш. А тело… — Она окинула меня выразительным взором и улыбнулась красными тонкими губами. — Тело вполне может быть смешанным. Ведь есть версия, что ты — сын росса и сиберийца…

Я уже пришел в себя.

— Ты больная, да? — оборвал я. — Твои перемены пола совсем мозги вывихнули, что ли?

— Я даю тебе подсказку. Ты ничего не знаешь о своих предках… Они могли быть россами…

— Поеду в Вечную Сиберию и спрошу старожил 37-го Посада, — отрубил я. — Делов-то! Кто-нибудь обязательно вспомнит моих родителей.

— Вспомнит, что они приехали откуда-то из другого Посада… Но какого именно? Информацию об этом ты не сыщешь ни в каких заплесневелых архивах. Поэтому ты всегда будешь сомневаться, нет ли у тебя кровной связи с тем народом, который ты грозишься уничтожить. Где-то глубоко в подсознании ты помнишь, как тебя бросили родители, и отсюда проистекает твоя забота об этом мальчишке, в котором ты видишь себя… Просто этого еще не осознаешь ввиду своей глупости.

Я приготовился послать ее так далеко, насколько позволял мой персональный словарь мата, но Габриэлла разом поскучнела, словно разговор ей внезапно надоел.

— Ну все, хватит маяться дурью. Дай мне слово, что взрывов больше не будет.

— Где Кира?

— Ты дашь слово, когда ее получишь?

— Когда ее получу, и мы все покинем Росс! — сказал я, задыхаясь. — Да, дам!

— Отлично.

Она улыбнулась мне — впервые не насмешливо, а немного грустно. И растаяла во второй раз. На сей раз окончательно. Сумрак рассеялся, сверху на меня обрушилось сияние жаркого солнца, подул ветер. Иллюзия растворилась в небытии, и я снова оказался на краю полуразрушенного становища с поваленными шатрами. Значит, все-таки голограмма… В блекло-голубом небе пульсировала сеть из шестиугольников — она медленно таяла в пространстве. Неужели Габриэлла поверила мне на слово, которого я еще не дал?

С зеленой поляны передо мной взлетело росское такси и унеслось в вышину. Слышался свист разрезаемого воздуха, но не шум двигателей. А посреди лужайки осталась стоять, с потрясенным видом глядя на меня, Кира Огнепоклонница.

***

Признаться, я не сразу ее узнал — давно не видел, к тому же она изменилась. Во-первых, на ней красовалось короткое красное платье, а густые каштановые волосы были уложены в высокую прическу. Во-вторых, на ней не было очков, к которым я привык. В-третьих, легкий, мастерски нанесенный макияж сделал ее черты ярче, взгляд выразительнее, очертания полных губ сочнее. В таком прикиде в Скучном мире появляются селебрити на красных ковровых дорожках, окруженные умирающими от восторга поклонниками и папарацци всех мастей.

— Олесь? — негромко сказала она и пошла навстречу.

Я тоже пошел, молча и на негнущихся ногах. Позади слышались голоса, но я ни на кого больше не обращал внимания. Мы обнялись. От Киры пахло тонким парфюмом. Я не верил тому, что происходит. Что, если это еще одна симуляция?

— Это еще кто? — рявкнула позади Люция.

Я слегка выпустил из объятий Киру и обернулся. Огромная Отщепенка шла к нам, насупившись, сильно раздраженная. Одна ее татуированная рука лежала на рукояти сабли.

— Это моя подруга, — известил я громко. — И будущая супруга.

Уголок губ Киры чуть дернулся, и она приподняла бровь. Но промолчала. В ней появилось что-то новое, утонченное. Я видел в ней ту же бунтарку-дикарку, сбежавшую из собственного племени и жившую в полном одиночестве в полуразрушенном городе среди бумажных книг, но одновременно в ней зародились новые черты. Жизнь в Росс не прошла даром.

— Еще одна? — удивилась Люция. Она остановилась возле нас и смерила Киру взглядом с высоты своего немаленького роста. Кира отвечала ей бестрепетным взором карих глаз. — А она точно не биобот?

Не знаю, специально ли так беспардонно и вызывающе себя вела Люция. Что-то подсказывает, что да, специально. Наши нежные объятия и красота Киры не укрылись от внимания Отщепенки.

Но я все же еще раз посмотрел на Киру — на сей раз с использованием В-сканера. Нет, Кира — совершенно точно человек, а не биобот. Люция это тоже видит, как ведунья.

— Не “еще одна”, а единственная, — поспешно сказал я.

Люция басом расхохоталась и отошла.

Подбежал Витька — встрепанный, возбужденный, в перемазанных в пыли штанах. Видимо, успел поваляться на земле, когда сорвался ураган.

— Кира! — завопил он. — Вернулась!

— Ви… Витька… — пролепетала Кира. Она была ошарашена. — Но ты же умер!

— Я тоже вернулся, — беззаботно отозвался пацан. — Благодаря вот этому увальню.

Он тыкнул меня в бок. Я смущенно улыбнулся и подумал о словах Габриэллы о моих родителях. Она, конечно, издевалась, выдумывая разные версии моего происхождения, но во всех них меня бросили родители. Наверное, так оно и было на самом деле. Неспроста ведь меня воспитывала тетя Вера. Я их не помню — как и не помню, что меня кто-либо бросал. Но иначе трудно объяснить то, как я привязался к Витьке. Это была не просто привязанность, а что-то, связанное с чувством вины… Мне не хотелось — ужасно не хотелось! — обмануть его, оставить, предать. То, что я позволил ему когда-то умереть, в глубине души воспринимал именно как предательство.

Что ж, предки меня предали — окей. Я вот зато никого не брошу ни за что на свете.