Фейки: коммуникация, смыслы, ответственность - Сурен Золян

Представители неоязыческого направления. Наиболее интересной в плане богатства и разнообразия применяемых инструментов мифологизации является, по нашему мнению, неоязыческая концепция русской истории. Ее суть достаточно точно описывает Н.И. Шнирельман: «Неоязыческая концепция исходит из того, что наиболее блестящие страницы в русской истории были написаны задолго до X в., т. е. в эпоху, которая не оставила почти никаких письменных свидетельств об истории славян, не говоря уже о «руси»» [Шнирельман 1998: 3]. Следовательно, в этом случае русская цивилизация, по мнению авторов разнообразных теорий о великой дохристианской Руси (Фоменко А.А., Чудинова В.А., Носовского Г.В. и мн. др.), насчитывает в совокупности больше 2000 лет [Чудинов 2006; Фоменко, Носовский 2012 и т. д.]. Соответственно, в отличие от «имперцев» или «социалистов», неоязычникам одновременно и сложнее, и проще конструировать свою версию «истинной» судьбы нашего Отечества. Сложнее – потому, что, как было указано выше, современная наука не располагает необходимым набором фактов, способным подтвердить теорию о существовании до X в. великого русского языческого государства; легче – потому, что «это-то и открывает значительный простор для самых изощренных фантазий, для «изобретения прошлого» [там же].

Однако пресловутое «изобретение» все же требует определенного, четкого и недвусмысленного источникового фундамента, без которого любые концепции неоязыческого толка будут иметь, по большей части, декларативный характер. Поэтому, в отличие от своих коллег по «имперскому» и «социалистическому» направлениям альтернативной истории, адепты неоязычества в процессе моделирования собственных теорий славянского этногенеза активно прибегают к помощи фальсификатов. Классическим примером последних является знаменитая «Велесова книга», чья поддельность уже неоднократно была доказана крупными специалистами в области филологии [Лихачев 1988; Зализняк 2011]. Однако апологеты неоязыческой концепции продолжают отстаивать тезис об истинности книги либо, как вариант, о сомнительном характере доказательств ее поддельности [см., например: https://ladaria.livejournal.com/2314601.html; https://proza.ru/2008/01/16/585].

Впрочем, фундамент образа исторического прошлого, создаваемого в неоязыческом ключе, вполне удачно формируется и с помощью других инструментов мифотворчества, включая различные варианты искажения и дополнения исторических фактов, агрессивную публичную риторику и т. д. Отсутствие достаточного массива археологических и письменных источников, позволяющих с безусловной достоверностью восстановить пантеон древних славян, содержание и алгоритм реализации славянских языческих обрядов, не является для них непреодолимым препятствием. Так, вопрос о составе пантеона славянских языческих богов решается путем обращения к данным научных исследований популярных в среде «родноверов» трудов Б.А. Рыбакова и его учеников, а также публицистических работ апологетов неоязычества (например, А.А. Добровольского). Создаваемые в результате такого своеобразного синтеза теории позволяют сторонникам «родноверия» procul dubio включать в число «исконных богов» сомнительные по происхождению и изначальному значению объекты (например, Род, чей статус как реального божества оспаривается одними учеными [Клейн 2004] и подтверждается другими [Козлов 2017]).

Недостаток теоретической базы обрядового характера «русофилы»-неоязычники достаточно легко могут восполнить за счет использования элементов других, даже очевидно неславянских по происхождению религиозно-духовных практик: «…Непременным компонентом многих учений становится активное заимствование элементов целого ряда верований, которые не являются автохтонными для рассматриваемых направлений. В этот список попадают восточные философские учения, африканские и южно-американские шаманские практики, греческие мистериальные традиции. Трансформация базовых категорий и образов в границах учений в ходе заимствования осуществляется по принципу «новое – это хорошо забытое старое», когда легитимация происходит за счет фальшивых утверждений об автохтонной природе феномена» [Рязанова, Цолова 2015: 102].

Стоит отметить, что попытки вести с апологетами неоязыческих движений аргументированную дискуссию в большинстве случаев, как свидетельствует опыт общения с ними (в том числе и наш личный), обречены на провал. Мнению признанных ученых в сфере истории и лингвистики (В.Л. Янина, А.А. Зализняка и др.) они противопоставляют позицию своих «кумиров»; указаниям на декларативный и нередко откровенно нелогичный характер теоретических основ их воззрений противопоставляются аргументы, так или иначе связанные с тезисом о несовершенстве фактического фундамента официальной исторической науки или с конспирологическими теориями, суть которых сводится к идее «евреи все выдумали».

Комплекс причин, обусловивших популярность неоязыческой националистической концепции, в общих чертах тот же, что и в случае «имперского» и «социалистического» направлений (см. выше). При этом мы считаем возможным выделить и такие факторы популярности, как:

– относительная новизна неоязыческой идеологии по сравнению с другими (коммунистической и традиционной православной) идеологическими системами, что делает ее более привлекательной для молодежи;

– удобство языческих верований в плане их адаптации к повседневным человеческим потребностям, отсутствие в них требований к самоотречению в «этой» жизни во имя построения «прекрасного коммунистического далека» или познания Бога в грядущем посмертии.

Ряд исследователей указывают на еще один идейный аспект рассматриваемого идеологического направления – условная легитимизация в рамках неоязыческих концепций ксенофобских идей и установок [Верховский 1999; Жуколина 2015]. Данный аспект, разумеется, в принципе характерен для любого националистического движения, однако в случае с различными вариантами рассматриваемой концепции он получает дополнительное («историческое») обоснование.

В силу всех перечисленных обстоятельств для сторонников идеи возвращения к «вере предков», как правило, не характерен критический подход к основам своего учения (основы которого, кстати, значительно различаются от группы к группе). Между тем, мы считаем возможным сказать, что в случае неоязыческого направления в конструировании национального мифа конечным результатом является – как бы парадоксально это ни звучало – создание синтетической идеологии, с подлинно славянскими корнями имеющей крайне мало общего. Говоря образно, славянство в данном случае – это своеобразный культурный декор, идеологическая обертка a la russe, «искусственно создаваемая городской интеллигенцией из фрагментов древних локальных верований и обрядов с целью «возрождения национальной духовности» [Шнирельман 1998: 78].

Очевидно, что стремление к «обретению» великого прошлого (языческого, царско-империалистического, социалистического) возникло, с одной стороны, как попытка поиска национальной идентичности в кризисном настоящем, с другой – как ответ на рост популярности в нашей стране антирусской прозападной идеологии с ее нигилистическим отношением к любым национальным достижениям. Вместе с тем, по нашему субъективному мнению, моделирование и внедрение в массовое сознание соответствующих мифологизированных картин является порочным способом решения указанных проблем, причем с любой точки зрения: сугубо научной, социокультурной, морально-этической и др. В конечном счете, данный способ не имеет никакого отношения к. подлинному патриотизму, который, как известно, проявляется в готовности любить свою родину вне зависимости от особенностей ее исторического развития. Зато подобный подход создает благоприятную почву для всевозможных конспирологических и тенденциозных националистических теорий о «правильной» истории России, в которой присутствовала «древнейшая ведическая культура», не было факта татаро-монгольского ига, отсутствовали объективные причины для революций, etc. [см., например: Павлищева 2013; Прокопенко 2017; Шляхторов 2018].