Американец. Путь на Север - Роман Злотников

Ведь даже нынешние атеисты и богоборцы выросли, как правило, в религиозных семьях. И они сначала впитали в себя все религиозные правила, а потом уж боролись. Боролись не только с правилами, но и с собой, ведь где-то в глубине они сохраняли религиозную основу.

А вот я – совершенно наоборот. Я вырос в обществе, пропитанном атеизмом. И лишь потом, исходя из общелиберальных ценностей и свобод, согласился, что да, верить в Бога МОЖНО. И даже немного захотел. И пытался заставить себя поверить. Но внутри меня сидел тот самый советский ребенок, который четко знал, что «Бога нет, а религия – опиум для народа!». Так что я, искренне старающийся пробудить в своей душе веру, был, наверное, куда безбожнее любого местного атеиста. Вот такая коллизия!

И тем больше меня раздражало давление. Нет, оно было не персонально на меня, а на всех. «Смотри, не отступись от веры предков!» – как бы внушали всем православным здесь и сейчас. Но я ведь и так хотел в эту веру прийти. И меня раздражало, что меня заставляют. Ну, примерно так же, как в моем времени раздражали все эти безумные бабушки, диктующие «не так одет», «нельзя в церковь девушке без платка» и все прочее. Так и хотелось сказать: «Да отстаньте вы от меня, я сам разберусь!»

А тут еще и Николай Иванович со своим «не советую покидать пределы Российской империи». Одно дело, когда спасли от смерти и привезли сюда. Тут любому месту обрадуешься! Но стоило услышать «отсюда уйти нельзя» и сразу изнутри прет: «А почему, собственно? А вот возьму и уйду!»

И тут я, как бывает, очень некстати, вспомнил анекдот про то, как представителей разных национальностей заставляли прыгнуть с моста. Русскому просто сказали: «С моста прыгать запрещено!» – и он тут же прыгнул!

Еле задавив рвущееся изнутри идиотическое хихиканье, так неуместное на воскресном богослужении, я вдруг впервые задал себе вопрос: «А достаточно ли я взрослый?»

Нет, в самом деле! Вот смотрим. Я раздумываю, не отказаться ли от того, что мне хочется, не по рациональным причинам и не потому, что передумал, а просто потому, что меня к этому, видите ли, подталкивают. Так, может, и в школе с университетом не надо было учиться? Там тоже учителя и родители подталкивали. Или на работу не ходить? А что, если вдуматься, то вся система экономического стимулирования – это подталкивание к найму на работу.

И, наоборот, я чуть было не задумался сделать то, чего не собирался, а именно срочно покинуть Российскую империю, не потому, что закончил здесь свои дела, а просто потому что «взрослый дядя» внезапно гадким голосом сказал: «Лучше не надо этого делать!»

Ну и кто я после этого, получается? Вот именно! В лучшем случае – подросток. А возможно, что и капризный пятилетний карапуз. И куда мне такому в лидеры рваться? И команду собирать? Да я и собой управлять не могу, не то что другими!

И вот тут, на этом самом месте я вдруг внезапно для себя и очень искренне взмолился: «Господи! Надоумь и направь! Не дай пропасть самому и других завести не туда! Помоги, Господи, потому что один я таких дров наломаю!»

И вдруг явственно услышал голос своего «альтер эго»[98]: «Поздравляю! Ты сделал еще один шаг в своем «Пути на Север!».

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Тот день остался в моей памяти тысячами подробностей. Просто потому, что слишком много важных событий пришлось именно на него. Вернувшись к себе, я получил телеграмму из Нью-Йорка. Тед Джонсон отбросил всякую конспирацию и очень эмоционально и многословно радовался тому, что я, оказывается, жив. А также бурно благодарил за спасение Сарочки от своего имени, от имени своей жены и всех прочих родственников. В конце телеграммы он коротко информировал, что все претензии ко мне сняты, розыск прекращен, а Мэйсоны даже выплатили мне (через него) компенсацию в размере пяти тысяч долларов.

Все остальные подробности предлагал узнать у его свежеиспеченного родственника, Яна Гольдберга, который помог Джонсону с продажей патента. В результате сумма оказалась выше ожидаемой, даже за вычетом комиссионных Яна каждому из нас доставалось по пятнадцать тысяч.

Тед выражал готовность выдать мне мои деньги в любое время, благо его родственник, тот самый Ян Гольдберг, подался пытать судьбу не куда-нибудь, а именно в Одессу. И сообщал адрес, по которому я могу найти и Яна, и его жену Сару.

А затем с чисто протестантским прагматизмом сообщал, что если я не нуждаюсь в деньгах срочно, то он готов их пока разместить в своем деле. И выплачивать мне шесть процентов годовых.

Точно помню, что я читал эту телеграмму и удивлялся, насколько все вовремя происходит. Получи я ее хоть на день раньше, и я бы почти наверняка рванул отсюда обратно в Нью-Йорк. Просто потому, что, оказывается, можно. И потому еще, что мне тут не совсем комфортно.

А вот в тот момент я уже решил, что сначала встречусь с Яном, разузнаю у него все подробности, потом тщательно и не торопясь все обдумаю и лишь потом буду действовать…»

Одесса, 1 (13) июня 1897 года, воскресенье, середина дня

День, как говорится, не задался. Нет, начинался он, как обычное воскресенье. Полтора жида позавтракал с семейством, степенно раздал задания на эту неделю[99] и удалился в кабинет, работать с бумагами. Работа спорилась, поэтому он решил не терять время и пообедать прямо в кабинете.

Однако едва он употребил шкалик водки, традиционно завершающий его воскресные обеды, как начался натуральный бедлам.

Для начала прибежала непутевая племянница. Вид у Софочки был почти обезумевший.

– Он здесь, он в Одессе, он пришел за нами! – причитала она. – А Наталья Дмитриевна мне не верит! Я ей сказала, что это он, а она велела заткнуться! Мол, из-за моих рассказов ей потом кошмары снятся!

Она стрекотала бессвязно, но несмолкаемо, и Рабинович, не удержавшись, рявкнул:

– Хватит трещать! Говори толком! Кого ты видела?

Софа вдруг остановилась и совершенно спокойно ответила:

– Воронцова! Того, что на Крите нас с Сарой от турок освободил. Он в Одессе. Сегодня утром я видела его в нашем дворе. Он пришел за мной. – Подумала и устало поправилась: – Нет, не за мной. Он пришел за нами. Он всех нас убьет! А Ухтомская мне не поверила. Сказала, что Воронцов этот сильно меня напугал и теперь всюду мне мерещится.

«Скорее всего, Ухтомская права! – подумал Рабинович. – Испугал он тебя действительно сильно!»

Но говорить стал о другом. О том, что не для того Воронцов девушек спасал, чтобы потом их убить. И о том, что быть помощницей Ухтомской – хорошее начало, и потому Софочке надо не дурить и не раздражать работодательницу, а, напротив, приложить все усилия, чтобы зацепиться.

– Понравишься, так уедешь вместе с ней в Питер! – увещевал он девушку. – И никакой Воронцов там тебя не достанет. А вот замуж, наоборот, сможешь удачно выйти.

Однако не так-то просто успокоить испуганную женщину, и Рабиновичу пришлось битый час повторять одно и то же, прежде чем племянница вняла наконец-то его уговорам.