Хлеб с ветчиной - Чарльз Буковски

— Давай, расскажи мне чего-нибудь еще о своей мамаше, Джим-бой. Какого она мнения о том мужике, который лакал ее ссаки в ванной?

— Она сказала: «Такие придурки рождаются каждую минуту».

— Джим?

— А?

— Пей. Будь мужиком!

Он приложился к своей банке, икнул и бросился в ванную. И снова я слушал его блевотную песню. Когда он вернулся и сел на стул, на него противно было смотреть.

— Мне надо лечь, — пробормотал он.

— Джимми, я подожду когда твоя мать придет с работы, — заявил я.

Он встал и двинулся к спальне.

— А когда она придет, я выебу ее, Джимми, — добавил я.

Но парень меня не слышал, он исчез за дверью спальной.

Я сходил на кухню и запасся еще пивком.

Я сидел, сосал пиво и ждал Клер. Где, спрашивается, шлялась эта прошмандовка? Я не мог это так просто оставить. Я чувствовал себя полновластным хозяином, у которого все всегда под контролем.

Прикончив очередную банку, я встал и посетил спальню. Джимми лежал на кровати лицом вниз, он рухнул, как был — в одежде и ботинках. Я вернулся в комнату.

Было совершенно очевидно, что у сынка кишка тонка для крутого бухла. Мамаше Клер был нужен настоящий мужик, это тоже не вызывало сомнений. Я вскрыл новую банку и хорошенько приложился. На кофейном столике обнаружилась пачка сигарет, и я закурил.

Не знаю, сколько пива я выжрал, пока поджидал Клер, но в конце концов я услышал, как провернулся ключ в замке, и дверь открылась. Это была грандиозная Клер — совершенное тело и копна белокурых волос. Она была на высоких каблуках, но это мало чего добавляло. Ни один художник не смог бы отобразить ее великолепие в полной мере. Казалось, даже стены вытаращились на нее и абажур, и стулья, и старый плед. Чудо явилось нам…

— Ты кто такой, мать твою за ногу? Чего ты здесь делаешь?

— Ну, вот мы и встретились. Клер. Я — Хэнк, друг Джимми.

— Выметайся отсюда!

Я рассмеялся.

— Я переезжаю к тебе, детка, теперь только ты и я!

— Где Джимми? — закричала она и бросилась в спальню.

Вскоре она снова была в комнате.

— Ах ты, сопляк! Что вы здесь устроили?

Я достал сигарету, прикурил и усмехнулся.

— Когда ты злишься, то выглядишь еще прекрасней…

— Да ты просто безмозглый птенец, налакавшийся пива. Пошел домой.

— Садись, детка. Выпей пивка.

И Клер села, чем сильно меня удивила.

— Ты тоже учишься в Челси? — спросила она.

— Ага. Мы с Джимми приятели.

— Ты — Хэнк?

— Да.

— Он рассказывал мне о тебе.

Я протянул Клер банку пива. Рука у меня подрагивала.

— Давай выпьем, детка. Она вскрыла банку и отхлебнула.

Не отрывая взгляда от Клер, я присосался к своей банке. Она была в облегающем платье. Я все мог видеть. Женщины в ней было в изобилии — щедрые гроздья — наливные ягодицы, колосящиеся ноги, спелые груди. Да, грудь потрясающая.

Клер забросила ногу на ногу Юбка слегка задралась. Лодыжки были полные, и они золотились, обтянутые чулками телесного цвета.

— Я знакома с твоей матерью, — сообщила она.

Я осушил свою банку и поставил ее на пол возле ног. Тут же открыл новую, залпом ополовинил и попробовал посмотреть на Клер. Я никак не мог решиться, на чем мне остановить свой взгляд: на груди, на ногах или на уставшем лице.

— Я извиняюсь, что позволил твоему сыну так напиться, но я должен тебе что-то сказать.

Она отвернулась, чтобы прикурить сигарету, потом снова посмотрела на меня.

— Говори.

— Клер, я люблю тебя.

Она не рассмеялась. Лишь слегка улыбнулась самыми уголками рта.

— Бедняжка. Ты еще совсем цыпленок, который только что вылупился из яйца.

Она попала в точку, и это разозлило меня. Наверное, потому что это была правда. Мечты и пиво забродили во мне, требуя чего-то большего. Я глотнул пива, уставился на нее и сказал:

— Кончай мне лапшу вешать. Подними-ка лучше юбку. Я хочу получше разглядеть твои ляжки и задницу.

— Ты еще мальчик, — твердила она.

И тогда я ответил. Не знаю, откуда взялись эти слова, но я заявил:

— Я задолблю тебя насмерть, детка, только дай шанс.

— Серьезно?

— Ага.

— Хорошо, бери, — сказала она, раскинула ноги и задрала юбку

Трусов на ней не было.

Моему взору открылись огромные ляжки до самого их основания — потоки притягательной плоти. На внутренней стороне левого бедра выделялась мясистая бородавка. Долго не задерживаясь на бородавке, мой взгляд скользнул выше — в джунгли спутавшихся волос, что между ног. Цвет их был не золотистый, как на голове, а темно-коричневый. Короткие, с вкраплением седых волосков, они напоминали мне цветущий кустарник с отмершими стебельками — бледными и печальными.

Я поднялся и пробормотал:

— Мне надо идти, миссис Хэтчер.

— Как? Я думала, ты настроен на жаркую вечеринку!

— Ну… Если бы не ваш сын в спальне…

— Не волнуйся на его счет, Хэнк. Он в отключке,

— Нет, миссис Хэтчер, мне действительно надо идти.

— Ясно. Убирайся отсюда, соплежуй хуев!

Я закрыл за собой дверь, пересек холл и вышел на улицу. Подумать только, некоторые накладывают на себя руки из-за этого. Неожиданно ночь показалась мне прекрасной, несмотря на то что я шел в родительский дом.

Мое будущее легко просматривалось. Я был беден, и шансов изменить статус не предвиделось. Но я не слишком убивался насчет денег. Я сам не знал, чего хотел. Нет, пожалуй, у меня было одно желание. Мне грезилось некое местечко, где можно было бы укрыться от всех и вся и пребывать в полном бездействии. Мысль о том, чтобы стать кем-либо, не только пугала меня, но и вызывала отвращение. Участь адвоката, члена муниципального совета, инженера или кого бы там ни было казалась для меня невозможной. Жениться, завести детей, завязнуть в этом омуте семейных отношений, каждый день ходить на службу и возвращаться в лоно домашнего ада или уюта. Нет, это не для меня. Делать обычные вещи, решать обыденные проблемы, участвовать в семейных торжествах, Рождественских празднествах, справлять День Независимости, День Труда, День Матери… В общем родиться, чтобы вытерпеть все это и потом умереть? Нет уж, я предпочел бы заделаться каким-нибудь посудомоем, возвращаться каждый Божий день в убогую меблирашку и упиваться на сон грядущий.