Льды Ктулху - Александр Лидин

— Да мы уже один раз… — и перед мысленным взором Василия вновь встала его родная мертвая деревня. Где в избах и на улицах лежали люди с вырванными сердцами. И еще стеклянные глаза брата, который уже умер, но все еще цеплялся за него рукой, сведенной в предсмертной судороге.

— Ничего, — улыбнулся Григорий Арсеньевич. — Не печалься, Василий. В этот раз они никуда не денутся. Мы с тобой наготове будем, — и он заговорщицки улыбнулся. — А пули — пули нужны, ведь не на людей охотиться идем, на зверей в людском обличии…

* * *

Однако Григорий Арсеньевич хитрил. Это Василий понял перед отъездом. Во-первых, комиссар никому не сказал, что собирается присоединиться к разведотряду. Во-вторых, он к нему и не присоединился.

Василий сидел во дворе и ждал. Вот разведчики сели на коней, распахнулись ворота, и они один за другим растаяли в мглистом вечернем тумане, наползающем с болот. Вот прокукарекали петухи, окончательно стемнело, и хозяйки стали закрывать на ночь ставни — времена неспокойные, а так, глядишь, и пронесет лихо. Мой дом, как говорится, моя крепость.

И только когда почти стемнело, появился Григорий Арсеньевич. Он перекинул Василию пояс с двумя револьверами.

— Значит, так… Одень это, а винтовку оставь. Там она тебе только мешать будет. И запомни, хорошо запомни: в правом револьвере пули обычные, точно как в верхнем патронташе пояса, в нижнем — те, что делали днем. И не беспокойся, нелюдей они почище винтовочной пули валят.

— Ну, вы уж скажите — «нелюди»!

— А я тварей, которые у людей сердца вырывают, по-другому назвать не могу… И давай, пошевеливайся. Дорога нам предстоит неблизкая. Нам еще разведчиков нагнать надо.

— Надо — нагоним, — пожал плечами Василий. — Только чего суетиться-то. Надо было вместе с ними выехать, вот и нагонять бы не пришлось.

— Эх, Василий-Василек… — Григорий Арсеньевич хитро усмехнулся и потрепал Василия по плечу, — кабы знать, где упадешь, салфетку подстелил бы. — И строгим, официальным тоном добавил: — Хватит разговорчиков, боец Кузьмин. Пошли, а то все представление пропустим, — и, решительно повернувшись, он отправился за сарай, туда, где днем мастерил пули. Там уже стояли два оседланных жеребца.

— Откуда… — начал было Василий, любуясь грациозными животными. Раньше он таких коней в отряде не видел.

— Разговорчики, рядовой Кузьмин. В седло и вперед! Нас ждут великие дела! — и, не дожидаясь ответа, комиссар развернул коня и дал шпоры.

Василию ничего не оставалось, как последовать за командиром.

Было полнолунье, и дорога, залитая лунным светом, была высвечена как днем. Конь несся по дороге сам по себе, и Василий задумался. Он до сих пор не мог понять, что происходит. События последнего года являли некий водоворот, и ему не хватало времени притормозить и осмотреться, разобраться в том, что происходит. То, что он оказался в отряде, казалось ему само собой разумеющимся. Он столько мечтал об этом. Правда, ему всегда грезилось, что в отряде рядом будут старший брат и отец. Они помогут ему, образумят, наставят на путь истинный. Но брат погиб. А отец… Тут вообще творилось нечто странное. С одной стороны, он числился в отряде, и командиры подразделений, вроде того же Волкова, иногда видели его и давали задания, но сам Василий так ни разу с отцом и не встретился. Может, он даже не знает, что его жена и старший сын погибли? Но война, война не давала ни дня отдыха. Да еще эта банда батьки Григория. Говорили, он из бывших — благородный офицер, не смирившийся с победой советской власти. Только зачем он людям сердца из груди рвет… От воспоминаний в уголке глаз Василия навернулись слезы. Он смахнул их движением рукава и заставил себя переключиться. «Не надо думать о грустном. Вот пройдет война, страна заживет мирной трудовой жизнью, вот тогда и станем потери считать», — так писал в одной из листовок товарищ Троцкий. И Василий был с ним полностью согласен. А может, дело было вовсе и не в том. Не было у него ответов на вопросы, которые постоянно крутились у него в голове. Почему в ту роковую ночь люди мельника погнались за ними и стали стрелять? Как погибла его мать? Что с отцом? Раньше он очень любил Василия, всегда таскал его с собой и в лес, и на рыбалку, и в поле на сенокос. А потом, вернувшись с войны, он показался Василию совсем иным человеком. Может, все дело было в трехлетней разлуке. Или причина таилась в том, что отца сильно потравили газами. Или, что самое простое, Василий вырос за три года разлуки, и мир перестал казаться ему таким прекрасным, а жизнь столь безмятежной. Но даже все это вместе взятое не объясняло нежелание отца общаться с сыном. Он словно не хотел даже видеть Василия, превратившись для него в неуловимый призрак.

А этот комиссар, Григорий Арсеньевич. Странный он человек. Конечно он городской, образованный, присланный партией, с мандатом от самого товарища Троцкого, а иногда скажет, и видишь — не наш это человек. И еще черная магия, заговоры… Порой Василию начинало казаться, что комиссар хочет сделать из него не красного бойца, а охотника на нечисть… А с другой стороны, в этот год он практически заменил Василию отца и старшего брата. Это он научил деревенского парнишку стрелять без промаха, показал несколько приемов какой-то восточной борьбы — слово джиу-джитсу тут же вылетело из головы Василия. И еще он научил Василия владеть ножом. Не просто махать перед собой охотничьим клинком, как порой делали в кабаках напившиеся охотники, а по-настоящему сражаться, наносить и отбивать удары. Василий недоумевал: зачем ему это, когда есть и винтовка, и револьвер, но на все его вопросы Григорий Арсеньевич только посмеивался. И еще искусство бросать нож. Вроде бы и вовсе бесполезное. Тем не менее почти каждый день комиссар заставлял своего ученика часа три тренироваться. Иногда к ним присоединялись другие красноармейцы, но никто из них не выдерживал дольше трех дней подряд, а Василия комиссар «истязал» почти год. И еще, зимой, когда в отряде было совсем голодно и красноармейцы, несмотря на угрозу расстрела, шли мародерствовать, комиссар не раз приносил Василию доппаек. Где он его брал, Василия не особенно интересовало. Но вот откуда взялось это отеческое отношение?

И еще…

Но до конца довести все свои рассуждения Василий так и не сумел, лесная дорога расступилась, справа и слева появились покосившиеся околицы — слабая защита для заросших огородов. А чуть дальше темнели неказистые деревенские дома. И тишина… Точно такая тишина, как тогда…

Неожиданно с опушки леса навстречу всадниками метнулась знакомая фигура. Прохор! Перебежчик.

— Предатель! Убью!

Василий, сам не сознавая того, потянулся за наганом, и когда рука уже сжала ручку, и он готов был выхватить револьвер, чтобы застрелить предателя, на руки его легла рука комиссара.

— Остынь, Василек. Это наш человек.

— Чей это наш?

— Все узнаешь в свое время, — безапелляционно объявил комиссар, а потом повернулся к Прохору. — Все сделал?

— Знаки расставлены, Ваше высокоблагородие, все как вы сказали!

Ваше Благородие! Сердце Василия сжалось, что все это значит? Он хотел было немедленно потребовать объяснений у Григория Арсеньевича, но только открыл рот, как страшный крик разорвал ночную тишину. Были в этом крике и боль, и испуг, и ненависть… нет, скорее даже отвращение.