Любовь не помнит зла - Вера Колочкова

— Я имею в виду право распоряжаться чужими судьбами по своему усмотрению. Право сильного. Кто-то ведь должен быть сильным и властным? Без силы и власти мир не может существовать.

— Ну да. Не может. Наверное. Только я бы, например, ни за что на силу и власть не согласился. Ну их. Даже перед страхом смерти. Даже под пытками.

— Почему это? — ревниво спросил Командор, глядя мальчишке в лицо с любопытством.

— Да хрусталик бы свой пожалел!

— Погоди, не понял… Какой хрусталик?

— Ой, да, конечно, вы же не знаете… Я сейчас объясню. Это мы с Леськой в одной книжке вычитали, что у каждого человека внутри нежный хрусталик сидит, и от него во все стороны волны жизни расходятся. И любви. Нормальной человеческой любви. А если кому вместо любви чего-то другого хочется — власти, силы или денег много, — то он должен за это от хрусталика отломить кусочек и отдать. Заплатить, в общем. Вы, наверное, много за силу и власть заплатили, вот у вас и не осталось ничего от хрусталика. Обломок один торчит и зазубринами вам внутренности режет.

— Да ерунда… Сказки для сопливых неудачников. Ты сам-то веришь во все это?

— Это не ерунда. Это правда.

— Да твоя эта правда давно уже избита вдоль и поперек! Всякие идиоты из философов да литераторов на ней так отоспались, что целого места не осталось.

Командор смешно покривил губы. Проговорил высоко:

— Ну и пусть, пусть не нова! И все равно. Сила не в силе и власть не во власти! Ну да. Сильные беспомощные распяли беспомощного сильного Христа… Знаем, слышали. По молодости даже толковали по-своему. А только хрусталика, брат, все равно внутри себя не сохранишь, ни при каких обстоятельствах. Хоть ты сильным беспомощным будь, хоть беспомощным сильным. Ерунда это все!

— Да вы не сердитесь.

— А я и не сержусь.

— Нет, вы сердитесь. У вас лицо покраснело и руки дрожат. Ой, вам плохо, да?

— Да, что-то нехорошо. Черт бы тебя побрал с твоими хрусталиками и зазубринами.

Тяжело откинувшись на спинку кресла, Командор ослабил удавку галстука, с силой потянул вниз застегнутый наглухо ворот рубашки. Мелкие пуговицы разлетелись в стороны, рассыпались по ковру. Илья подскочил с пола, застыл перед Командором в неловкой позе.

— Вы скажите, что нужно сделать? Может, воды принести? Или таблетку? Где у вас тут таблетки лежат? А может, окно открыть?

Он заметался по большой гостиной, неумело дергая и вертя пластиковые ручки огромных фрамуг, потом ринулся искать воду, но не нашел, приволок забытую на барной стойке початую бутылку виски.

— Ни… Ничего… Не волнуйся, сейчас пройдет, — отирая дрожащей рукой холодный пот со лба, сипло проговорил Командор. — Сядь, не мельтеши.

— А может, «Скорую помощь» вызвать? Ноль-три?

— Да сядь, говорю. Твои за тобой скоро приедут, так что я помереть не успею.

— А… Откуда они узнают, что я у вас? Мы ж им еще не звонили. Мамин самолет еще не улетел.

— Твоя тетка видела в окно, как ты в мою машину садился. Так что погоди — скоро они сюда заявятся. Вот тут тебе и будет «Скорая», ноль-три! Ни тебе, ни мне мало не покажется.

— Да ладно… Семь бед, один ответ! Я же им объясню, что вы мне помочь захотели.

— Думаешь, поверят?

— Я думаю — да. Леська — она вообще такая, она всем верит и всех жалеет. Ее обманывают, а она все равно верит.

— Да не говори, и мой такой же, — пожаловался Командор. — Ему говоришь: дурак. А он — вроде так и надо. Вроде и правильно, что дурак. Слушай, я подремлю немного, ладно? Чего-то на меня слабость напала. Ты посиди тут, поиграй во что-нибудь.

Уронив голову на плечо, он и впрямь крепко заснул, задышал глубоко и ровно. И синеватая бледность сошла с лица, будто оттаяла, даже легкий румянец пробился сквозь видимую глазу непобритость. Илька долго смотрел на пляшущий в камине огонь, потом встал, подошел к огромному, занимающему практически всю стену причудливому окну. Действительно, похоже на большой экран. Только движения на нем нет. Хотя, если приглядеться… Верхушки сосен едва колышутся, дружно следуя порыву ветра, большая черная птица поднялась с ветки и исчезла в темнеющем небе, и влажные весенние сумерки тихо и незаметно опускаются, пробираются по кронам деревьев. Он даже знает, чем они пахнут, эти сумерки. У них удивительный, совершенно удивительный запах талого снега, хвои, молодого ветра и уже состоявшегося весеннего дня. А еще они пахнут предчувствием и беспричинной радостью. Сейчас, сейчас они доплывут до окна, ворвутся в раскрытую фрамугу и…

Илья глубоко вдохнул в себя воздух, улыбнулся, закрыл глаза. А когда открыл глаза, картинка на экране явно изменилась, то есть действительно включила в себя видимое глазу движение: человеческая фигурка пробиралась от дальней калитки к крыльцу, балансируя на узкой тропинке. Точно, это Андрюха за ним приехал. Вон, такси у ворот стоит, из открытого окна дымок вверх вьется. Водитель курит, наверное.

Ворота закрыты, Андрюха через калитку прошел.

— Что, твои приехали?

Илья вздрогнул от раздавшегося за спиной голоса Командора.

— Я слышал, машина подошла…

— Ага. Приехал Андрюха. Я пойду открою? — спросил Илья.

— Иди. Открой. Скажи, пусть зайдет, со мной поздоровается.

— Ладно…

Командор открыл глаза, осторожно повел плечами, прислушиваясь к затаившейся внутри боли, дотронулся ладонью до небритой щеки. Потом замер в ожидании.

— …Ну, ты даешь! — послышался издалека, от входной двери, радостный голос Андрея. — Сбежать, значит, решил? Молодец… А чего мне не сказал? Я бы тоже тебя увез, и все дела.

— Да ладно… А мама сильно ругалась? — перебил его Илья.

— Ну, как тебе сказать?.. Она, как мне показалось, это дело вообще очень уважает. Чтоб ругаться. Чтоб на всех подряд. И по любому поводу. Так что…

— А Леська где? Дома осталась?

— Нет. В машине сидит. Мы же за тобой прямо из аэропорта пригнали. Так что собирайся, домой поедем. Сейчас с отцом поздороваюсь, и поедем.

Они появились в проеме гостиной, и лицо Андрея тут же приобрело вежливо-холодноватое выражение, будто он с силой впихнул в себя порцию приличной сдержанности, и она застряла в глотке инородным телом — ни туда ни сюда. Командор вспомнил, что такое именно лицо бывало у Андрея на заседаниях совета директоров — растерянное и надутое одновременно.

Он улыбнулся, поздоровался грустно:

— Привет, сын.

— Здравствуй, отец.

— Ты не думай, я не специально мальчишку увез, чтобы тебя к себе заманить.

— Да я и не думаю, отец. Увез и увез. Спасибо. Как ты живешь? Как здоровье? Все хорошо?

— Ишь, как тебя разобрало на вежливость. Еще и счастья мне в личной жизни пожелай. И успехов в работе. А здоровья… Да нормальное у меня здоровье, дай бог каждому.