В интересах истины - Максим Леонидович Максимов

в лагере советоваться — устраивать побег или нет. Решил — так беги…

— Андрей Донатович, что вы можете сказать об Александре Зиновьеве (его сейчас начинает печатать «Октябрь»)? Как вы относитесь к его концепции, изложенной в книге «Горбачевизм», о несокрушимости нашего строя?

Синявский: — Видите, в чем дело: Зиновьев — писатель драгоценный, интересный. Но, мне кажется, он самое главнее сказал в своих первых книгах. Теперь же иногда гонится просто за красным словцом. Недавно на пресс-конференции он высказал такую мысль: идеальная фигура — это Сталин, его дело отвечает внутренним потребностям советского народа, а потом начал крыть Горбачева — что, мол, ничего из этого не получится, и так далее. И в то же время никак не скажешь, что он сталинист… Он просто любит эффектные слова! Он писал, например, в своей книге «Сталинизм — это молодость мира», что колхозы отвечали потребностям крестьянства, потому что крестьяне все любят делать коллективно. Или, например, пишет: хорошо, что расстреляли военных — таких, как Тухачевский, и других, потому что это очистило место свежим силам, и в частности, сам он, Зиновьев, смог стать на флоте капитаном… Ну для того, чтобы Зиновьев мог стать капитаном, нужно было стрелять Тухачевского?.. Я с интересом слушаю иногда блестящие его рассуждения, но с недоверием к нему отношусь.

— Андрей Донатович, в одном из интервью вы сказали, что ваши отношения с Бродским скорее холодные. Это из за того, что Бродский поддерживает Максимова?

Синявский: — Я считаю Бродского самым большим русским поэтом, но по-человечески у нас с ним как-то не сложилось… Я сказал ему, что нехорошо получилось: Максимов в «Континенте» назвал Эткинда агентом КГБ, а Бродский входит в редколлегию. И это про того Эткинда, который выступал в его защиту! И Бродский: да-да, я что-нибудь сделаю, а потом ответил Эткинду письмом, что в армии я бы с пулеметом в руках вас защищал, а сейчас защищать не могу… Так что человеческие отношения у нас не сложились.

— Уважаемая Мария Васильевна, в Париже живут Мстислав Ростропович и Галина Вишневская. Как вы — с ними?

Розанова: — А никак! Во-первых, они больше живут не в Париже, а в Америке, во-вторых, они очень занятые и очень знаменитые люди. Проживание в одном городе — это еще не основание для знакомства. Мы здороваемся при встрече, но дальше случайных встреч наши отношения не идут.

— Не скажете ли вы несколько слов про наших земляков, о которых ничего не слышно — о Володе Марамзине и Василии Бетаки?

Розанова: — К моему большому сожалению, Марамзин бросил писать. Первое время он издавал очень интересный журнал «Эхо», но это дело хлопотное. Если нет финансовой поддержки, то очень скоро вы должны отказаться от всех радостей жизни. Наверное, Марамзин от всех радостей отказываться не хотел, и поэтому журнал перестал выходить.

Василий Бетаки выпустил несколько сборников стихов. Я не люблю стихи Бетаки. Более того, я позволяю себя язвительно говорить о том, что Васька Бетаки преданно любит одну женщину — Поэзию, и безответно. Но мне нравится в нем трепетно любовное и очень честное отношение к любимой поэтической строке любого поэта. Он первым издавал Елену Шварц, Кривулина, Олега Охапкина, хотя и жил сам нищим. Это очень трогательно и приятно…

— Андрей Донатович, кого из наших литературных критиков вы выделяете? Какой журнал, по-вашему, наиболее серьезен?

Синявский: — Ну, за исключением так называемых «русопятских» журналов и их чудовищной критики, которую критикой-то назвать трудно, все наши журналы по-своему интересны. Но они слишком одинаковы! Вот в Ленинграде — что «Нева», что «Звезда». Чем они отличаются — одни и те же авторы! А критики есть замечательные, больше люблю эссеистику ну вот Баткин, например, из профессиональных критиков — Иванова Наташа, Алла Марченко, Рассадин… Беда в том, что лицо журнала не разделяется участием в нем именно этого критика.

— Знакомы ли вы с Хвостенко? Пишет ли он сейчас песни?

Розанова: — С Хвостенко мы знакомы, нежно любим его. Песен он, к сожалению, сейчас не пишет. Но вот вышла пластинка, записанная им вместе с Анри Волохонским. Это человек удивительной доброжелательности, он — единственный в эмиграции, кто умудрился быть абсолютно со всеми в добрых отношениях. Недавно в Париже успешно прошла выставка его картин.

— Мария Васильевна, есть ли возможность издавать или продавать в СССР «Синтаксис»? Ведутся ли переговоры на эту тему?

Розанова: — Всерьез об этом говорить пока вряд ли возможно. Мне предлагали продавать «Синтаксис» в киоске Дома кино в Москве. Но я подумала: хорошо, я издам на двести-триста экземпляров больше для продажи в Советском Союзе, вложу в это дело изрядное количество франков, продам их здесь за рубли, которые не смогут вернуться и пойти на воспроизводство «Синтаксиса». То есть будет чистое отчуждение валюты! При этом я не знаю, кому будут проданы журналы — кто-то, может, купит для своей парикмахерши, а люди, которым он нужен, его все равно не получат. Поэтому мне выгодней отдавать его даром тем, кому он нужен. Всем, кто приезжает к нам, я дарю его. Вот Израиль Меттер — живой свидетель.

— На какие деньги издается «Синтаксис»?

Розанова: — На деньги Синявского, на его зарплату и гонорары. В последние два годы нашелся маленький фондик в Америке, который подбрасывает «Синтаксису» мелкую копейку. Для того чтобы расходы по журналу были меньше, я купила маленький печатный станок, он стоит у меня в доме. Я освоила мужскую профессию печатника и свой тираж печатаю сама. И когда НТСники выгнали Владимова из «Граней», я ходила вокруг печатного станка и говорила: а ведь какая я умная, меня никто не может выгнать! И я могу напечатать про всех про вас все, что хочу! У меня единственный вольный, независимый журнал! (Аплодисменты — Ред.) На эту тему у нас была статья Вайля и Гениса напечатана — «Вся власть сонетам!», это выражение Вагрича Бахчиняна, очень любимого моего автора. Ему принадлежит много афоризмов — «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» или «Всеми правдами и неправдами жить не по лжи».

А вообще всем русским издателям на Западе трудно, потому что слава русского человека как самого читающего сильно преувеличена. Когда русский попадает на Запад, он перестает читать. Многие начинают понимать, что в своем отечестве мы потому читаем так много, что нам решительно нечего делать, перед нами закрыты такие игры, как бизнес, заграничные путешествия… Все это мы находим в той или иной книге.

— Андрей Донатович, расскажите, пожалуйста, о Даниэле.

Синявский: — Юлий Даниэль —