Я - осень, а ты май - Анастасия Бельская

— В вашем случае поможет только одно — как можно скорее провести хирургическое вмешательство. А если точнее — операция по удалению образования.

Настена

Я не совсем понимаю, как мы с Марусей добираемся обратно.

Все урывками. Я выхожу из кабинета — и попадаю в пахнущие табаком плечи, которые загораживают мне проход. Пытаюсь что-то сказать, или хотя бы успокоить прыгающую на Максима Машу — но из горла лишь вырываются вдохи, которые заканчиваются странными хрипами.

— Ты сидишь с дочкой тут, и ждешь меня, — врывается в уши резкий голос, и меня почти насильно садят на диванчик в фойе, — я скоро.

Скоро. Что это за единица времени — скоро? Вроде как это должно быть быстро, но почему-то минуты на том диванчике тянулись бесконечно долго. А Маша под впечатлением от произошедшего, и после наркоза успевает даже заснуть на моих коленях.

Я глажу темные кудряшки, провожу подушечками пальцев по широким детским бровкам, и молюсь. Сама не знаю, кому и куда — ведь я не верю в бога, и крайне редко посещала церковь. «Отче наш» и прочее совсем не отложились в голове, хотя мама в детстве и читала мне их.

Но вот какое-то тянущее и искреннее «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..» в мыслях вырастает почти в негласный вой о помощи.

И моя помощь появляется в виде хмурого и большого недовольного мужчины.

— Идем.

У меня аккуратно забирают сопящую Марусю, а следом мы уже заходим в дом Максима, где суетится его мама. Евгения наливает чаю, пока Макс кладет мою дочь в своей спальне на втором этаже, и просит меня посидеть с ней.

— Максим написал мне, что вы едите с больницы, — она ловит мой взгляд, а я рассеянно киваю, глядя на лестницу, где скрылся Макс.

Хочу быть с дочкой. Лечь вокруг нее калачиком, забрать под кожу и не дать никому в обиду, а не сидеть здесь и отвечать на вопросы и кивать сочувствующим взглядам…

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — вдруг жестко говорит женщина, заставляя меня вздрогнуть и слушать ее внимательно, — но я интересуюсь не из праздного любопытства. Я — операционная медсестра, и имею представление кое о чем в плане медицины. Так что, пожалуйста, расскажи, что с Машей — мы хотим помочь.

И я рассказываю. Крайне мало, на самом деле — потому что сама еще не до конца все понимаю. Но Евгения просит документы, и внимательно читает результаты МРТ и выписку от хирурга — а затем глубоко дышит, быстро набирая кому-то на мобильный.

— Да-да, Вер, доброкачественная… Помнишь, тот хирург, который еще специализируется на удалении лимфангиом, и умеет заново строить пищевод? Да-да, он, диктуй… Спасибо, Вер, огромное спасибо.

Спускается Максим, садясь рядом, и скрещивая на столе пальцы. Я смотрю лишь на его маму — потому что где-то глубоко в душе пока совсем потеряна, и надеюсь, что она даст мне надежду и ориентир.

А Евгения меж тем набирает только что полученный номер, и бойко разговаривает с кем-то еще, на быстро-медицинском рассказывая о Машиной проблеме.

— Вот, Настен. Раволский Петр Юрьевич — один из лучших детских хирургов в России. Если возьмется, считай, вы в надежных руках, лучше него вас никто не прооперирует. Завтра с утра он ждет вас у себя в отделении торракальной хирургии.

— Спасибо, — киваю, своим развитым шестым чувством понимая — нам с Машей туда. А Евгения наклоняется, и сильно, до тесноты сжимает мою ладонь, словно пытаясь передать мне капельку своей уверенности.

— Все будет хорошо, Насть. Мы справимся с этим.

Я не знаю, откуда взялось это «мы».

Но именно оно добивает, и я роняю лицо в ладони, не в силах сдерживаться слезы — и прямо посреди чужой солнечной кухни рыдаю в голос, пока не чувствую чужие руки на своем теле.

— Умница.

Меня подхватывают, располагая на своем плече, и куда-то несут. Я затихаю в таких твердых руках, а тонкие губы примыкают к моему виску, нашептывая всякую успокаивающую чушь.

— Вот так, Настен. Поплачь. Я уж думал, тебе там слезные железы вырезали, или еще что… Давай, тебе нужно и станет легче. А после мы с новыми силами будем решать, что делать дальше.

— Мы? — булькаю я, когда Максим усаживается со мной в кресло, не снимая со своих колен, и ласково поглаживая волосы.

— Ну, мать сказала «мы». Думаешь, исключить ее из нашей команды? Она вроде одна тут, кто хоть чуть-чуть разбирается во всех этих анализах…

Боже, он неисправим!

Я стукаю его кулачком сквозь слезы, и рыдаю сильнее, заливая Максиму рубашку. Мне это необходимо — перезагрузиться и вылить эмоции, чтобы вновь ясно мыслить и переступить через скопившееся напряжение.

Все будет хорошо. Да, моя малышка вдруг неожиданно стала не здорова — но ведь это не что-то ужасное?

Я справлюсь с этим, тем более сейчас, когда обладаю этим волшебным «мы» в своем пошатнувшемся мире…

На утро следующего дня я сижу в просторном кабинете хирурга, уже пожилого дядечки в очках, который снова изучает Марусины документы. Я обнимаю дочку, потому что наотрез отказалась вести ее в садик.

Только со мной, пока мы полностью не избавимся от этой гадости. И не будем вновь полностью здоровы.

Максим привез нас сюда перед работой, взяв честное слово позвонить ему сразу же, как будут новости. Он вообще, кажется, не отходил бы от нас, если бы не работа — и вечер, и ночь мы провели вместе, а перед прощанием он крепко обнял нас обоих — так, как до этого обнимал всю ночь в постели меня.

Я не задумываюсь над тем, почему так и что бы это значило.

Не до того пока.

Да и вряд ли он станет объяснять, даже если когда-нибудь я заикнусь об этом…

— Ситуация вполне понятна, — медленно произносит врач, снимая очки, и глядя на меня пронзительно-голубыми глазами, — плановая операция, к сожалению, не лапароскопическая, а полосная. Скорее всего мы освободим для вас целый день — образование большое, и вросло в сосуды. Знаете, ювелирная работа — удалить все, и не повредить жизненно-важные элементы.

Я сглатываю, покрепче сжимаю дочь и киваю. А что мне сказать на это?

— Но с тем темпом роста, который мы можем предположить, откладывать надолго операцию — не лучший вариант для вас. Вы понимаете?

Я снова киваю.

Раволский чуть наклоняет голову, словно мой кивок не проясняет ровным счетом ничего, и повторяет.

— Ждать не рекомендуется. Время в вашем случае — ваш главный враг.

— Мы согласны провести операцию как можно раньше, Петр Юрьевич, — медленно произношу я, испытывая странное чувство недоговоренности.

— Вы-то понятно, что согласны. Но, к сожалению, места распределяю не я… Все в порядке очереди, сами понимаете. Нагрузка конкретно на мою команду крайне высокая, так что, думаю, где-то через месяц…