Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену - Андреа Ди Микеле

Великая война превратила эпистолярную практику в массовое явление, охватывающее все социальные слои, независимо от степени грамотности. Для солдат письмо представляло собой важный момент переосмысления собственного трагического опыта, момент рационализации, придавший смысл событиям, которые ознаменовали явный разрыв с предыдущей жизнью. Написание письма и чтение новостей из дома позволяло не терять связи со своими близкими, возвращало разум в норму, к той оборванной нити, которую солдаты надеялись вскоре восстановить. По этой причине пленные, находящиеся за тысячи километров от дома, с тревогой спрашивали своих жен и родителей о климате, сезоне, качестве урожая, ходе дел[430]. Корреспонденция представляла убежище от повседневных ужасов войны, служила средством самосохранения — с ее помощью солдаты пытались восстановить порядок в кризисной ситуации[431].

Однако во время войны письма были не только частным делом. Переписка, входившая и выходившая из лагерей, подвергалась тщательному анализу цензуры. Со стороны России и Австрии шла двойная проверка (и со стороны Италии — для тех пленных, которые общались с родственниками или знакомыми, находившимися в королевстве, возможно, из-за того, что были туда эвакуированы). Русские ограничивались выборочной проверкой, особенно интересуясь почтой родственников пленных, с возможной ценной информацией о тыле вражеской страны. Проверка проводилась и среди посланий военнопленных, которые должны были быть сдержанными, не окрашивая жизнь в слишком мрачные тона[432]. Австрийская цензура действовала более систематически: изучалась, в принципе, вся корреспонденция, как входящая, так и исходящая. Трудно сказать, в какой степени эта цель была достигнута, так же как трудно понять, в какой степени пленные знали об уровне контроля над ними.

В Австрии аппаратом цензуры руководило Бюро наблюдения за войной, уже описанное в его действиях по надзору за тылом и его милитаризацией. В идеальном стиле Габсбургов служба имела весьма сложную структуру с пятью секциями; одна была отведена цензуре, в свою очередь будучи разделенной на три части, каждая из которых отвечала за определенную область: контроль над прессой, почта и телеграммы. Почтовая цензура делилась на четыре отдела, среди которых наиболее важным был отдел по переписке военнопленных[433]. В 1916 г. аппарат почтового контроля реорганизовали ради вящей цензуры военнопленных, включив в него более 1150 цензоров, разделенных на 15 лингвистических групп, способных читать примерно на 35-ти языках[434].

Первоначально цели цензуры носили в основном защитный характер, то есть были направлены на предотвращение распространения в интересах противника конфиденциальной информации военного характера, потенциально опасной для интересов государства или же критических суждений, высказываемых в отношении институтов и общего ведения войны и способных поставить под угрозу прочность тыла. Позднее на цензуру переписки возложили новые задачи «познавательного» характера. Это произошло прежде всего с почтой военнопленных, как австро-венгров, которые находились в руках врага и обменивались письмами и открытками с родными, так и иностранцев, содержавшихся в лагерях империи, которые вели переписку со своими государствами. Письма и открытки изнутри страны и приходящие из-за границы стали восприниматься как источники сведений, полезных для военных действий. Тщательный анализ всей почты пленных становился мощным инструментом для получения военной, политической и экономической информации о силе и местонахождении вражеской армии, о ресурсах, общественном духе и др.

Военных властей особенно интересовало, как обычно, отношение различных национальных групп к войне, степень их лояльности к государственным институтам. На основе частной переписки австро-венгерских военнопленных с их семьями готовились периодические отчеты о поведении представителей различных этносов империи. Они должны были дать обоснованные суждения о настроении военнопленных, а также о моральном состоянии гражданского населения. Иногда эти анализы сводились в сравнительную картину, как в июне 1915 г., когда на основе изучения 7 миллионов писем цензурная секция почтовой переписки военнопленных подготовила подробный отчет о чувствах пленных по национальностям, — прекрасный пример использования цензуры как информационного инструмента, а не только как форму контроля и возможного блокирования конфиденциальной информации[435].

Анализ писем дал ценные сведения о плохом состоянии российской армии и тяжелом экономическом положении России, а также позволил проследить профиль двенадцати этнолингвистических групп империи. Информация, которая считалась полезной, извлекалась из писем, а затем переработалась национальным мерилом. Например, были выявлены статистические данные о проценте раненых от общего числа пленных каждой этнической группы: это использовалось для оценки соответствующей степени лояльности. Попадание в руки врага оправдывалось только для раненых, и поэтому слишком высокий процент здоровых пленных интерпретировался как признак массового дезертирства[436]. В результате анализа этих и других данных чехи были отнесены к худшим элементам, у сербов обнажилась якобы патологическая склонность ко лжи и двуличности, а жители альпийских зон, в первую очередь, тирольцы, удостоились лавр верности империи.

Среди самых закоренелых клише о разных национальностях можно было бы ожидать отрицательного суждения также и об итальянцах, но тут ситуация представилась иной. Из корреспонденций выяснилось, что среди итальянцев Австрии ирредентистские настроения проявлялись исключительно в городских центрах, в то время как «душа» сельского населения посчиталась «здоровой», верной императору. В отчете подчеркивалось, что среди итальянцев не встречалось случаев массового дезертирства, и с убеждением предполагалось, что возможный референдум на приграничных территориях, на которые претендует Италия, дал бы подавляющий результат в пользу Австрии. Суждение цензоров о поведении италоязычных солдат было однозначно положительным, но тут, как и в других случаях, военные лидеры проигнорировали это мнение, которое противоречило их предубеждениям относительно различных национальностей[437].