Кто-то новый - Лаура Кнайдль

Хочу ли я? Да, да, тысячу раз да! Но…

– Не думаю, что это хорошая идея, – осторожно произнесла я, хотя руки уже чесались схватить бумагу и карандаш. Но нельзя забывать и о пакете с чипсами – он уже обольстительно посматривает на меня. Если я сейчас съем хоть кусочек, то уже не смогу остановиться.

Улыбка Джулиана померкла.

– Почему же нет?

– Я должна сосредоточиться на учебе, – пожаловалась я сокрушенно. Как было бы здорово целое занятие не слушать ничего о законах, статьях и политике, зато узнать больше об оптике, глубине и работе кистью.

– Займет всего час. А ты…

– Согласна! – рявкнула я. Не сдержалась бы, даже поставь на другую чашу весов мою жизнь. Меня подтолкнуло сильное внутреннее влечение, как инстинкт у животных. Его не остановить. Всего один час. Всего разочек. Пачка чипсов или ничего. Я отыщу крупицы самоконтроля и смогу положить ее на место.

– Я иду с тобой.

– Тебе понравится, – заверил Джулиан, как будто я в этом сомневалась.

– Дай мне пять минут, и я готова, – отвернувшись, я уже собиралась броситься в ванную, как вдруг резко остановилась. Улыбаясь во весь рот, я взглянула на Джулиана и подскочила к нему. С быстротой молнии обхватила его руками и прижала к себе. Мимолетное объятие, которое закончилось так же быстро, как и началось, потому что я не желала пропускать ни секунды занятия. – Спасибо!

Мчась в ванную, я слышала позади смех Джулиана.

Запах краски и скипидара окутал нас, как только мы вошли в студию. Я все именно так себе и представляла: мольберты с табуретами расставлены вокруг пустого постамента. Вдоль стен выстроились полки с принадлежностями для рисования, многочисленные картины украшали комнату – за ними едва было видно кирпичную кладку.

В такую рань успели дойти лишь единицы из студентов, поэтому мы с Джулианом смогли легко выбрать мольберты. Мы остановили взгляд на двух холстах рядом с постаментом, окна располагались за спиной: так солнце не будет нас слепить.

С волнением я изучала взглядом кабинет, рассматривая произведения искусства, висевшие на стенах, но внезапно меня отвлекло жужжание телефона. Я вытащила его из кармана.

Ализа возмущалась в ответ на мое утреннее сообщение о том, что я – в очередной раз – пропущу первую лекцию.

Ализа: Рисование с обнаженной натуры?

Я: Ага.

Ализа: Ну ладно…

Я: Завидуешь?

Ализа: Немного, кажется, это уж в любом случае занимательней, чем государственное право.

Ализа: Ты уже видела голого мужика?

Я: Да я окружена ими!

Я: Сотни!

Я: Тысячи голых мужчин!

Ализа: (эмодзи с баклажаном).

Ализа: Препод пришел!

Ализа: Повеселись там со своими мужиками!

Прыснув со смеху, я отложила телефон и вновь обратила взор на развешенные рисунки, большинство из которых – карандашные и угольные наброски различных частей тела. Грудей или половых органов не наблюдалось, зато то тут, то там мелькали голые попы, но были и абстрактные картины и натюрморты.

– Какая из этих картин тебе больше всего нравится? – поинтересовался Джулиан. Он расположился на стуле рядом и точил карандаши – не одной мне не терпелось взяться за работу.

Задумавшись, я прикусила губу.

– Не знаю. Все такие классные. Хотя… вон тот, возле двери, рисунок с силуэтом истощенного мужчины впечатляет. Как расставлены тени и контрасты! – Я указала на картину. – А твои рисунки здесь есть?

– Нет, я не настолько хорош.

– Не говори глупостей. Тот, что я видела, просто великолепен.

Стараясь не смотреть в глаза, Джулиан протянул мне два карандаша – в спешке и радостном предвкушении я совсем забыла собрать необходимые принадлежности.

– Спасибо, но здесь есть гораздо более талантливые люди. Например, ты.

– Не буду отрицать.

– От скромности ты не умрешь, – ухмыльнулся Джулиан.

– От ложной скромности – точно нет, – пожала я плечами. – Я знаю, что хорошо рисую – так многие говорят. Я тяжело трудилась и долго практиковалась, чтобы рисунки получались такими красивыми. И не собираюсь недооценивать свои достижения. С этим и другие прекрасно справляются, – добавила я с горечью в голосе, потому что ссора с мамой все еще напоминала о себе, как кость в горле.

– Родители? – догадался Джулиан.

Я кивнула, но говорить о них мне совсем не хотелось. Поэтому я лишь ткнула пальцем в сторону пустого постамента.

– А ты знаешь, кого мы сегодня будем рисовать?

– Пока нет. На прошлой неделе Малкольм приходил в последний раз. Значит, сегодня будет кто-то новый. Ну или удача от тебя отвернется, и преподаватель проведет теоретический семинар, – ответил Джулиан, но веселый огонек в его глазах подсказал, что он лжет. Определенно, будет новый натурщик.

Через некоторое время в кабинет вошел профессор Хопкинс. Я сразу поняла, что это преподаватель: не из-за его вида, а потому, что его сопровождала пожилая женщина в красном халате.

Хопкинс поприветствовал собравшихся и представил студентам Мари – натурщицу, шатенку с заметными седыми прядями. Все лицо у нее было покрыто множеством мелких морщинок, отсчитывавших возраст женщины, подобно кольцам дерева. Кожа усеяна родинками, но вызов, который сегодня бросил своим студентам Хопкинс, заключался в другом. Мари не назовешь красавицей, если понимать под этим словом то, что наше общество выдает за красоту. Но она оказывала на всех такое воздействие, что глаз от нее оторвать было невозможно. Как будто она – луна, а все вокруг – море. Мы ее не знали, но не могли сопротивляться ее обаянию и, подобно морскому приливу, тянулись к луне. Мари всего лишь зашла в кабинет, заражая всех лучезарной улыбкой, и настроение в одночасье изменилось. И как мы должны запечатлеть такое воздействие?

– Желаю вам славно провести время, – сказал Хопкинс, закончив краткое знакомство с натурщицей. – Если у вас появятся вопросы или вам понадобится совет, я всегда к вашим услугам. А теперь все ваше внимание и талант должны быть обращены к Мари.

По рядам студентов прокатился одобрительный ропот, все потянулись за карандашами, а Мари, обнаженная и совершенно невозмутимая, встала на постамент.

В то же мгновение у меня в животе запорхали бабочки – так не терпелось приняться за работу. Я бы с удовольствием начала сразу, но пока не была готова рисовать натурщицу. Вокруг меня уже вовсю скрипели карандаши о бумагу, а я наблюдала за женщиной и пыталась ее разглядеть. Увидеть ее суть. Эта женщина, стоявшая передо мной, – кто она? Откуда она? Какие испытания она пережила за свою жизнь? Что сделало ее тем человеком, который теперь предстал пред нами? Что оставило эти морщины на ее лице – солнце или печаль? Для самой себя следовало ответить на эти вопросы и написать историю, быть может, не правдивую, но она поможет мне изобразить не только тело, но и душу женщины.