Зултурган — трава степная - Алексей Балдуевич Бадмаев

не приближала. Если кому-нибудь и удавалось заговорить с ней, то живо одергивала смельчака резким словом, вгоняла в краску и осыпала насмешками. Так обращалась она со своими. О чем же собирался говорить с такой недотрогой заезжий парень из другого аймака!

Приехав вместе с Нармой, Пюрвя остановился у гаги. По старинному обычаю тетка Пюрви пригласила днем пожилых людей в джолум, угостила их в честь приезда гостей.

А вечером, не без помощи самой гаги, очень любившей племянника, у нее собралась молодежь. Парни и девушки пришли нарядно одетыми. Если у кого не оказывалось своей праздничной одежды, в таких случаях не считалось зазорным что-то одолжить у друзей. Так было и на этот раз.

Однако вечер в разгаре, а Сяяхля все не появлялась. Нарма приуныл: «Зря приехал…» И вдруг, легко ступая, в замшевых сапожках вошла в круг ровесников Сяяхля. Длинное зеленое платье ладно облегало ее стройную фигуру. Все сразу смолкли, и лица озарились улыбками. Юноши встали как по команде, уступая место припоздавшей гостье.

Нарма был потрясен ее красотой. На какое-то время Сяяхля потерялась среди подружек, чьи-то широкие плечи заслонили ее от Нармы, но он уже не видел, а чувствовал, где она теперь, и не мог отвести взгляда. Зазвучали домбры, чей-то веселый голосок позвал к танцу. После первого круга вспомнили о прибывших парнях.

Нарма танцевал хорошо, а здесь словно держал испытание на удаль. Затейливые танцы: мошкур, мольджур, чичирдык, ишкимдык — один сменялся другим, но его не выпускали из круга, откровенно восхищаясь его необычными коленцами.

— Сяяхля, выходи в круг! Сяяхля, выручай наш хотон! — раздались шутливые возгласы.

И тут в середине круга появилась Сяяхля. Она была одета уже в другое платье — белое, с тонким узором по предплечью и подолу. Тихо и плавно обошла неширокий пятачок. Нарме казалось, что она не танцует, а как бы парит под музыку домбры. Так покачиваются тонкие камышинки под набегом волн, когда озеро едва колышется под дуновением ветерка. Ничего такого особенного и не выделывала она, но каждое движение рук, поворот головы, нежная улыбка казались парню исполненными глубокого смысла.

Четыре раза ровесники вызывали в круг Нарму и столько же раз Сяяхлю. Это был их вечер, они были здесь князем и княгиней. Все радовались этому редкому зрелищу, как дети. Кто знает, может, у иного за всю жизнь не повторится больше такого яркого праздника молодости и красоты, каким сделали для юных орсудцев Сяяхля и Нарма, этот теплый весенний вечер.

Время перевалило за полночь. Гостям и собравшимся на посиделки однохотонцам подали чай. После такого угощения веселье полагалось продолжить.

— А ну-ка все на улицу! — озорно выкрикнула Сяяхля. — Будем играть в цаган-модн![43]

— Ура! — завопили те, кому эта мысль пришлась по душе.

Нарма заметил: с Сяяхлей никто здесь не спорил. В восторженных взглядах сверстников и подружек она купалась, словно рыбка в прозрачной водице.

Горяча у молодых людей кровь! Юность не знает устали, как птица в полете. Всю ночь пляска, игрища, хороводы, а на заре — и об этом все они помнят! — с тяжелым подойником от буренки к буренке. Молодым все нипочем! Зови домбра в круг на другой вечер — слетаются такие же румянощекие и свежие. И энергии хватит не только на два затяжных вечера! И сил вроде как прибавится — не убавится! Уставшая от шума-грома гага уже пузыри пускает во сне в подушку, а юные гости ее на улице все начинают сначала!

По весне, когда коровы линяют, наскребут парни у рябых коров[44] шерсти посветлее, сваляют мяч размером в добрый кулак. В шерсть закатывают что-нибудь тяжелое, придающее мячу вес, однако не железку… И начинается одна из самых азартных игр — цаган-модн.

Выбегают с мячом в степь, разбиваются на две группы. Один из вожаков, когда все встанут по своим местам, сильно бросает мяч и подает сигнал к началу. И тут первый, кому достался мяч, должен действовать изворотливо и осмотрительно, чтобы пронести цаган-модн в стан своих. А соперники стремятся во что бы то ни стало отобрать мяч. Невелик тот мяч, а крику и хохоту вокруг него, веселой возни, озорства хватает на всех, — и для того, кто бегает, и кто наблюдает за игрой. Здесь молодежь не только испытывает силенки, но и развивает сноровку, потому что играют в мяч пареньки и девушки разных возрастов, иной раз с разницей в два-три года.

Мяч мячом, но вот парень с победным криком устремляется за верткой, быстроногой девушкой и, отдалившись от остальных, успевает ей что-то шепнуть. А девушка, снуя перед глазами, как мышка, увертывается от горячих рук преследователя, отчаянно взвизгивает, а потом тоже кинет парню словцо-другое, да так, что издали не понять: шутка ли это или выстраданное наедине, вызревшее в душе заветное слово, от которого захватывает дух у парня.

Но — чур! Никому не полагается прислушиваться к этим мимолетным объяснениям, если они происходят за игрой в цаган-модн. Лишь бы не вела себя эта пара слишком развязно: юноша не распускал бы более положенного рук, а девушка не казалась чересчур доступной. Неважно, что они, бывает, порядком удалятся ото всех, погоня есть погоня: что это за девушка, которая, овладев мячом, так просто упустит его!.. Всю свою прыть вложит озорница в ноги, уведет юношу в сторонку, упадет невзначай, подстроит и ему падение, чтобы хоть миг побыть в объятьях давно приглянувшегося парня, услышать от него прерывистый от частого дыхания шепот: «Я люблю тебя». Успеет озорница отозваться, да так тихо, вперемешку с отчаянным визгом: «Я — тоже!» И мельком прижмется, обхватив вихрастую голову… Ночь есть ночь, хотя и светлой бывает иной раз. Кто там разберет издали, стукнулись ли головами упавшие в борьбе за мяч или парень коснулся губами заветных губ любимой, к щечке ее приложился, пьянея от такого прикосновения, забыв о выпущенном из рук мяче!

Поцелуй, правда, это уже чересчур! До такого старались не доходить. Преждевременным поцелуем, да еще на глазах у людей, можно все в один момент перечеркнуть. Пойдет молва, и родители уже не посчитаются с волей нарушивших запрет, будут решать сами, за кого отдать их целованную дочь. Чаще всего поступят наперекор нетерпеливцам, в назидание другим, подрастающим детям.

Ночь, когда молодежь устремилась по зову Сяяхли в степь, удалась не очень светлой. Месяц поиграл ясным ликом с вечера, а затем небо притуманилось, землю окутал сумрак. Нарма, удививший ровесников пляской, никогда не мог потягаться в беге. А здесь мяч то и дело попадался в руки проворной быстроногой Сяяхли — девушка и в