Дорогой широкой - Святослав Логинов

— Ты мне скажи, это по-мужски? Я ему неделю назад звонил, что сегодня приеду с луком. Он мне что ответил? Не беспокойся, Ашур, всё будет в порядке! Я утром из поезда звоню, что через час буду, он говорит, что уже ждёт. Я приехал, а его нет. Я лук выгрузил — его нет. Я звоню, а он, оказывается, халтуру подцепил и будет через три часа. Три часа, четыре… дождь пойдёт, лук промокнет… так люди поступают, скажи, Юра?

— Всякое бывает, — уклончиво ответил Юра.

— У настоящих людей так не бывает! — убеждённо возразил Ашур.

Загрузили лук, который занял почти всю кабину до самого потолка. Юра втиснулся к рычагам, Ашур встал рядом, упёршись руками в потолок, а спиной в сетки с луком, чтобы они не свалились на голову водителю. Тронулись с места с первыми каплями ожидаемого дождя. Богородица пошёл было рядом, но ему крикнули, чтобы сидел на вокзале и не мокнул зря.

Ехать и впрямь оказалось недалеко, но к тому времени, когда добрались к лабазу, арендованному под склад, ливень как раз вошёл в полную силу. Вроде бы вот они, двери склада, но решили переждать: самим не мочиться и лук не гноить.

Ашур продолжал говорить о накипевшем; со своими-то об этом говорено-переговорено, а тут русскому можно сказать, выплеснуть душу, задать неудобные вопросы.

— Ведь он приедет, заявится как ни в чём не бывало. Он думает, я подряжу его лук по точкам развозить? Нет, я уже другого шофёра найду, вон их сколько без работы! А он, если хочет, пусть обижается. Вот ты мне скажи, почему у вас столько людей без работы сидит? Машина есть грузовая, две руки, голова, всё на месте, а работы нет. Почему у меня в селе все работают?

— Я не знаю, — попытался отвертеться Юра. — Я у вас в Грузии не был.

— Слушай, почему грузин? Чуть что — грузин приехал! Я не грузин, я карачай, есть такая Карачаево-Черкесская республика — слыхал?

Название Юра слыхал, но почему-то представлялось, что первое слово в нём — нечто прилагательное и не имеет отношения ни к какому народу. Оказывается, вот он, карачай, живой. А поглядеть, так от грузина не отличишь. Впрочем, на русский взгляд они там в Чечне все на одно лицо.

На всякий случай Юра кивнул, но от своего не отступился.

— В вашей стране я тоже не был.

— В какой стране? Ты совсем глупый, да? Мы в одной стране живём, в Российской Федерации. Мы ни от кого не отделялись, а как сюда приеду, так хуже, чем за границей. Милиция каждый день проверяет, люди косо глядят. Ты зачем, говорят, к нам в Россию приехал?

— Это всё из-за Чечни, — вздохнул Юра.

— А чеченец, он не человек? Ты скажи, он человек?

— Если работает честно, то почему же? Человек.

— А у вас тут, русские, много работают? Мне чуть не каждый день говорят: понаехали тут, наживаться на нас! Я приехал наживаться, да? Я лук привёз продавать, так я этот лук сам вырастил. Вот смотри, видишь, — Ашур протянул тёмные в мозолях руки. — Сам вырастил, сам привёз, перекупщику не отдал. Ты мне другое скажи, почему я сюда лук с Кавказа везу? У вас своего лука нет? Не растёт, да?

— Растёт, но хуже, чем у вас. У вас там тепло, а тут поливать надо.

— А у нас он, значит, сам по себе растёт? Поливать не надо? Женщины вёдрами все руки оттянули, потому что, кроме наших женщин, никто с водой по горной тропе не пройдёт. У меня поле в горах, я туда землю в мешках таскаю, и отец таскал, и дед. Потому и растёт всё. А у вас вон сколько земли — бери не хочу! Ты мне ответь, почему у вас земля не распахана? Почему даже не косите? У меня семья пять коров держит, больше никак, травы не хватает. А у вас вон сколько этой травы! Почему не косите? Почему, если видишь трёх русских мужчин, значит, там пьют пиво? Когда чеченец не работает, он бандит. А когда русский не работает, он кто?

— Я работаю, — угрюмо сказал Юра, некстати вспомнив, что свой объект, недостроенную развязку, он бросил два месяца назад и каток угнал…

— Ты работаешь, потому я тебя и спрашиваю, что остальные делают?

— Они бы тоже работали, да негде.

— Земля пустая стоит, а ему работать негде? Глаза раскрой, так найдёшь работу!

— Вон твой шофёр принялся работу искать, а ты что о нём говорил только что?

— Он не работу искал, а башлей сбить хотел. Башли сбивать вы умеете: схватить кусок да убежать, пока никто не отнял. А работа — это другое, она всегда кормит. Его бабушкина пенсия кормит, а что он сам заработает, на вино уходит. Так можно, ты мне скажи?

— Так нельзя, — совершенно искренне сказал трезвенник Юра, не любивший вспоминать своё недавнее прошлое.

— Может быть, ты скажешь, что я плохой человек, но я так считаю: старикам пенсия должна быть совсем немножко — только правнукам на подарки. Стариков должны дети кормить, а у вас большие мужики мамину пенсию пропивают! Вот у меня дедушка жив, совсем старый, так я с братьями ссорился, кто его кормить будет. Он мой дом выбрал, это мне честь!

— Бывает, что нет детей, умерли. Кто тогда кормить будет?

— У меня пятеро детей. Вот так все сразу возьмут и умрут? Тогда я тоже умру.

— Это у тебя, а у большинства — по одному ребёнку, — возразил Юра, вспомнив отчего-то Надьку, которая, поди, и не заметила, что отец из дому исчез. Как же, будет она его на старости лет кормить!

— Не у большинства, а у вас! У нас в каждой семье много детей, а у вас один — и тот непутёвый. Говорят, что малые народы вымирают. Неправда это! Мой народ не слишком большой, но мы не вымираем. Это вы, русские, вымираете! Работать разучились, даже детей делать разучились. Землю забросили, лука себе вырастить не можете! Скажи, я не прав, да?

Возразить было нечего, но Юра упрямо сказал:

— Не прав. То есть прав, конечно, но должны же мы когда-то за ум взяться? У нас, у русских, всегда так: сначала развалим, что только можно, а потом за ум берёмся и всё делаем как надо.

Ашур с сомнением пожевал губами и ничего не сказал, понимая, что можно ругать настоящее другого народа, но нельзя, если ты не враг, подвергать сомнению его надежды на лучшее будущее.

Разговор как-то сам собой стих, начал стихать и дождь. В конце улочки показался вымокший до нитки Богородица.

— Ты-то куда? — крикнул Юра, высунувшись из кабины.

— Да я подумал, вы там с мешками корячитесь, а я на лавочке сижу… Вот и пришёл.

— Ладно, — сказал Юра. — Это уже не дождь, а слезы. Давайте разгружать.

Сетки перетаскали живой рукой, уложили на поддоны, заранее подготовленные рачительным Ашуром. Оглядели плоды своего труда: луковицы жёлтые, нарядные, в шуршащей чистой шелухе, которой так хорошо красить яйца на Пасху. Ни одна не подмочена и не помята. Конечно, по совести говоря, это плоды труда Ашура и его большой семьи, но всё-таки и Юра с Богородицей приложили к ним свои руки, и карачаевский лук это запомнил. Всякий плод помнит прикосновение любых рук и, как сказал бы экономист, доносит его до потребителя. Бывает, разрежешь луковицу, а она слаще яблока! И, плача от жгучей сладости, принимаешься есть искрящиеся кольца и не можешь оторваться от этакой вкусноты. Это значит, заботливые руки растили лук, везли и укладывали тебе в кошёлку. А если ты для растившего лук не человек, а безликий потребитель, такой лук лучше не покупать.