Бог счастливого случая - Ирина Грин

– Что он сказал? Что она сказала?

– Сказали, чтобы ты не лезла к больной. Твое дело – сторона, – отрезала Живка.

– Сторона? – Слово прозвучало словно пощечина. К глазам подступили готовые вот-вот пролиться слезы. Лина выбежала из палаты, пронеслась по коридору, выскользнула на лестницу. По ней практически никто не ходил – все предпочитали пользоваться лифтом, и можно было, присев на ступеньки, перевести дух.

Не мог он такое сказать, решила Лина, в тысячный раз прокручивая сцену у постели Пенелопы. Она помнила каждое слово Оливера, его интонацию.

Сначала он сказал что-то типа «экселент», и сказал он это как бы сам себе. Затем обратился к Дороти. «Трай нот ту овелоад петиент». И лицо у него при этом было нормальное. Даже довольное. Ну не говорят с таким лицом гадости! Что ответила Дороти Живке, Лина разобрала – спросила, понятен ли ей смысл слов Оливера. А Оливер? Что же все-таки он сказал?

Позади хлопнула дверь – кто-то вышел на лестницу. Быстро вытерев полой куртки лицо, Лина обернулась. На лестничной площадке стоял Оливер.

– Lina, are you all right? – спросил он.

Чтобы перевести эту фразу, знать английский не требуется. Достаточно посмотреть парочку американских фильмов. «Черт тебя побери, доктор Коллинз, с твоим английским», – подумала Лина, а вслух произнесла фразу из своего «разговорника»:

– Доктор Коллинз – замечательный врач, и у нас все будет хорошо.

И, обойдя Оливера, которого эти слова ввели в состояние ступора, вернулась в отделение, плотно прикрыв за собой дверь.

В палате коматозных больных Дороти делала массаж Деду.

– Что такое «Трай нот ту овелоад петиент»? – спросила Лина у Живки, пристроившейся на стуле в изголовье кровати с бумажным стаканчиком кофе.

– Это, кстати, тебе кофе предназначался, – игнорируя ее вопрос, ответила Живка и, сделав большой глоток, выкинула пустой стаканчик, а Дороти недовольно зыркнула на болтушек. Оно и понятно – не каждому приятно, когда у него за спиной разговаривают на непонятном языке.

– Все будет хорошо, – немного фальшивым тоном заверила ее Лина по-английски, и Дороти улыбнулась.

После этого снова переходить на русский, чтобы узнать, кто принес кофе, с точки зрения Лины, было не совсем этично, и она решила, что кофе принес Оливер. Конечно же, Лина понимала, что он не мог одновременно слетать к автомату на второй этаж и оказаться на лестнице. Но ведь мечтать никто не запрещал.

– И нечего обижаться, – проворчала Живка, когда Дороти, закончив массаж, вышла из палаты, – лучше принеси чистое белье, надо Деду поменять простынку.

– Я и не обижаюсь, – Лина помогла медсестре повернуть Деда на бок, расстелила белоснежную, пахнущую свежестью простыню, разгладила ее ладонями и добавила: – Чего мне обижаться?

– Кофе, кстати, это я тебе купила. Потом выпила, чтобы не остывал. – Живка уложила Деда на спину, накрыла тонким одеялом. – Вижу, как ты дышишь в присутствии доктора.

– Как так по-особенному я дышу? – вспыхнула Лина.

– Так вообще не дышишь! Я ж добра тебе желаю, – продолжала Живка, не обращая внимания на ее реакцию. – А что, как узнает доктор Шорт? Удивляюсь, что она до сих пор не прискакала полюбоваться на это чудо.

И докторша прискакала. Время было послеобеденное. Накормив и умыв после еды подопечных, Лина, по уже успевшей сложиться привычке, сидела на стульчике у постели Арнольда. Доктор Шорт пришла с Оливером, и Лина сразу поняла, кто эта стройная, высокая (на полголовы выше Коллинза) женщина с сосредоточенным выражением на удивительно некрасивом лице – худощавом, скуластом, как у подростка, с глубокой вертикальной морщиной на переносице. Впрочем, лицо это было некрасивым, только когда доктор Шорт смотрела на Пенелопу и остальных обитателей палаты, включая Лину. Но когда она обращалась к Оливеру, лицо ее каким-то абсолютно непостижимым образом менялось. Легкая улыбка смягчала остроту черт, морщина разглаживалась, и гадкий утенок превращался пусть не в прекрасного лебедя, но во что-то близкое к благородной птице. «Я не смогу соперничать с этой женщиной», – поняла Лина. Если бы она была такой, как Кристина – напористой, пробивной, умеющей постоять за себя, – тогда еще куда ни шло. Но она была мягкой, податливой, ранимой, наверняка мечтательницей. То есть австралийской копией самой Лины. Обидеть такую – значит обидеть саму себя.

Доктор Шорт что-то восторженно говорила, а Оливер смущенно качал головой. Делая вид, что ей абсолютно не интересно содержание беседы парочки, Лина вслушивалась в каждое слово и с отчаянием понимала, что смысл беседы остается для нее тайной за семью печатями. Эх, сюда бы те курсы, на которые отправил ее Арнольд! Сейчас она прекрасно понимала, что у нее просто не хватило мотивации. А тогда… Работа, маленький ребенок, к концу дня с ног валишься от усталости. А тут еще эти курсы. Не хочется выглядеть дурой перед остальными. Лучше никак, чем плохо. Прикрыться от насмешек, как щитом, надуманной хронической неспособностью к иностранным языкам. С Арнольдом они и так друг друга поймут, а учиться непонятно ради чего просто глупо. И вот теперь получается, что глупо было именно не учиться. Если бы она умела разговаривать по-английски так же хорошо, как Кристина! Ну, пусть не так хорошо. Пусть как Живка. Та не ас в английском, но все же общается с Дороти, и довольно сносно.

«Я буду учиться у Живки, – пообещала Лина Арнольду, – вот увидишь, у меня обязательно получится».

Как же ей хотелось, чтобы он сказал сейчас хоть что-нибудь! Лина вцепилась в руку Арнольда словно утопающий в спасательный конец.

«Господи, Арнольд, прошу тебя, возвращайся!»

В этот момент ей показалось, что пальцы Эдгертона слегка дрогнули в ее руке. Лина устремила взгляд на приборы, фиксирующие состояние больного, но они не разделяли ее ощущения.

«Скажи, что ты слышишь меня! Подай знак!» – взмолилась Лина и вдруг краем глаза заметила, что Оливер и Шорт смотрят на нее.

«Я говорила вслух?» – испугалась она.

А Оливер что-то сказал, обращаясь к Шорт, и Лина четко услышала свое имя: миссис Эдгертон.

– What? – спросила она.

Оливер что-то торопливо ответил, но Лина покачала головой:

– Not understand…

Тогда Оливер схватил ее за руку и довольно бесцеремонно подтащил к кровати Пенелопы.

– What? – повторила Лина.

Взгляд Пенелопы уперся в нее, губы дрогнули и вполне отчетливо произнесли:

– Момиче… – и после довольно продолжительной паузы добавила еще несколько слов. Совсем короткую фразу.

Оливер и Шорт переглянулись, Шорт хотела было что-то сказать, но Оливер чуть заметно качнул головой. Затянувшуюся паузу прервал тревожный сигнал прикроватного монитора Пенелопы. Лина посмотрела на дисплей – у больной подскочило давление. Коллинз бросился к тумбе с медикаментами. А Лина, сама не зная, зачем она это делает, взяла Пенелопу за руку и медленно, делая паузы после каждого слова, произнесла: