Счастье - Зульфю Ливанели

Новые боги и богини, за приключениями которых следят стамбульские богачи, часто происходят из бедняцкой среды. Бедным семьям, живущим в трущобах, которые опутали Стамбул, как спрут, может повезти, и у них родятся длинноногие, ростом в метр восемьдесят, утонченные дочери. Чуть они подрастут, их сбывают на телевидение.

Сначала на экране они выглядят немного запуганными, беспризорными и неухоженными, однако им подкачают губы, приделают силиконовые груди, изменят прическу и придадут товарный вид. Ирфан очень смеялся над тем, как некий газетчик классифицировал их, назвав «длинноногими, с пригородными губами (вместо природными), девушками». Где бы они ни появлялись, обязательно с их плеч соскальзывают бретельки платья и обнажается грудь. Журналисты с выражением большого изумления переспрашивают друг друга: «Ого, ребята, вы это видели?!» А потом хохочут, обнажая вставные в меру крупные и хорошо отполированные зубы. Мужские же божества обязательно должны быть коренастыми, смуглыми, с густыми усами, с кудрями до плеч и восточным акцентом. Вот и смотрят по вечерам под завывание ветра байки про них миллионы нищих мужчин и женщин в полуразваленных лачугах, у чадящих смрадом печей. Уповая на помощь виртуального мира, они вступают в игру, и рукоплещут, и надрывают животы, хохоча, как самые счастливые в мире люди. Профессор мог это понять, однако, считая себя «элитой», воротил нос, не разделяя люмпенских вкусов. Между социальными классами в Турции существовала слишком большая пропасть. Культурная фабрика развлечений работала на потребу низшим классам, рабочим, обслуге, шоферне и т. д. Все следили за богами и богинями в одной и той же желтой прессе, рассматривали их изображения, упивались телевизионными сериалами. В этой стране были богатые, однако не было элитного вкуса и его аккумулирования.

Думая об этом, Профессор эхом вернулся к тезису своей статьи, публикация которой породила много врагов. Турецкая буржуазия не может быть буржуазией в полном понимании этого слова, потому что деньги она заработать может, но не имеет аристократических примеров, способных научить их культуре жизни и привить утонченные вкусы. В европейских романах XIX века грубые буржуа, начавшие получать большие прибыли, подражая благородной знати, заводили дома пианино, увешивали стены салонов картинами, устраивали литературные вечера, приглашали на них известных поэтов и вели долгие заумные беседы. Они понимали, что их дети должны брать уроки игры на пианино, учить латынь, английский и знать мировую литературу.

Как жаль, что теперь, заработав капитал, деревенские мужики не становятся буржуа, а уподобляются люмпенам. Как в русской поговорке: «Поскреби каждого русского – найдешь татарина», поскреби каждого богатого турка – найдешь деревенщину. Профессор знал, что на протяжении шестисот лет существования Османской империи правительством не уделялось достаточного внимания идее создания аристократического класса, потому что доминировала одна династия. Имя ее основателя было Осман, это же имя стало наименованием государства. Если бы имя их турецких прадедов было Али, то в историю они вошли бы как империя Алидов. Чтобы не усиливать клановость, они не женились на турецких девушках, выбирая жен в Италии, России, Венгрии. Едва влияние какой-то семьи начинало усиливаться, как ее ликвидировали, лидеры таких семей приговаривались к смертной казни. По этому поводу даже была издана фетва Шейх-уль-Ислама, гласящая: «Кровь и имущество должны быть чистыми». То, что Османская империя не оставила в наследство класса аристократии, в период Турецкой Республики привело к появлению странной части общества – деклассированных элементов, называемых элитой Стамбула: с карманами, полными денег, однако с пустыми сердцами.

Их сыновья обучались в Америке, но, приехав на лето домой, они, словно каирские танцовщицы, изгибались и трясли животами на праздниках у друзей или в барах. В этих танцах царила женская атмосфера: наклоняясь, парни виляли бедрами, терлись друг о друга и, все в поту, целовались-обнимались.

Профессор ненавидел Стамбул.

Мерьем и Джемаль вышли из поезда на железнодорожном вокзале Хайдер-паша и испытали те же чувства, которые тысячу лет назад охватывали викингов, крестоносцев, мегарцев и миллионы других людей, въезжающих в Стамбул: это было головокружительное ощущение! Где бы ни ступала их нога, нигде и никогда они не видели ничего подобного!

Вот и у Джемаля и его двоюродной сестры закружилась голова. На протяжении последнего часа поезд шел вдоль берега Мраморного моря по азиатской части Стамбула. Когда он миновал пригородные станции, Мерьем во все глаза смотрела на людей, и в ее памяти отпечатывалось все до самых мельчайших деталей. В вагоне началась ужасная суета: кто-то собирал чемоданы, кто-то надевал пальто или жакет, чтобы поскорее сойти, у дверей выстроилась очередь.

На вокзале Хайдар-паша толпились прибывшие и отъезжающие, встречающие и провожающие. Никогда в своей жизни Мерьем не видела такой сутолоки! Звучали громкие объявления через громкоговоритель, слышались удары гонгов – и все это, включая Мерьем, Джемаль должен был держать под контролем. Люди совсем не обращали на них внимания: кто-то тащил свои вещи в руках, кто-то – забросив на плечо. Джемаль, с детства наслышанный о дурной славе Стамбула, плотно застегнулся до самого воротника, чтобы не потерять последние три копейки, которые болтались у него в кармане. Он зыркал на окружающих так, словно каждый был вором. Мерьем же намного больше занимали прощающиеся, обнимающиеся, бегущие вдоль поезда, машущие вслед ему рукой люди. Когда она видела целовавшиеся в губы молодые парочки, ее охватывало странное волнение. Не обращая ни на кого внимания, влюбленные целовались долго-долго, но никого это не беспокоило.

Головокружительное ощущение от Стамбула усиливалось еще и тем, что, выйдя с вокзала, человек сразу же оказывался на морском причале. Пристань раскачивалась, стоящие возле нее белые прогулочные теплоходы бились о привязанные к причалу огромные резиновые шины, отчего пристань содрогалась, и тут же в уши врывался глухой звук теплоходного гудка. Сам теплоход был белоснежно-белым, а трубы – черные-пречерные…

По инструкциям, которые Джемаль старательно записал со слов отца, им надо было сесть на один из паромов, переправиться на европейскую сторону города и добраться до дома дяди Якуба, сделав пересадку, на двух автобусах. Джемаль показал бумагу, на которой это было записано, пожилому, с седыми усами человеку в фетровой шляпе и спросил, на какой теплоход надо сесть? Мужчина показал. Но Джемаль испытывал внутреннее недоверие к стамбульцам и поэтому переспросил дорогу еще у двух человек, и только после того, как те показали на тот же самый теплоход, успокоился.

Они так долго простояли в очереди за жетонами, а потом к турникету, что едва не пропустили свой теплоход. Они сели, когда матросы уже начали отвязывать канат от пристани и теплоход был готов к отправлению. Корабль вспенил синь воды, запыхтел, издал гудок и начал быстро набирать ход. Народу было полным-полно, вокруг стоял невообразимый шум. По теплоходу сновали несколько неряшливо одетых мужчин с худыми лицами, которые зазывно кричали, предлагая купить у них расчески, цветные карандаши, кассеты, лезвия для бритья. Они выглядели так, будто всю свою жизнь провели на этом теплоходе. Один пожилой мужчина вертел в руках массажный аппарат и демонстрировал, как этой машинкой можно самому себе снимать боли, как она распрямляет спину, и приговаривал, пытаясь вызвать заинтересованность у равнодушных пассажиров, которые не обращали на него никакого внимания: «Поверьте моему слову, пусть лучшим примером для вас будет мой идеальный вид!»