Огненная река - О Чонхи

Даже в полночь узор перекрещения рам чётко виден в свете луны. Он иногда пропадает, когда луну закрывают облака. Мелькание фонарей ночных рыбаков, что возятся в верховье реки, доходит и сюда. Я встаю с кровати и подхожу к окну. Когда я открываю створки и смотрю сверху на двор, погружённый в темноту, я чувствую, как оживает боль. Мука во сне, или тревога, вызванная треском рвущегося шва, ощущаются, будто разрывается шов сознания, и от этого я чувствую бессилие. Я протягиваю руки и хватаю тьму. Но она так быстро протекает сквозь пальцы. Я проверяю ключи. Они по-прежнему блестят, будто живые. Хаос, наполняющий комнату, и неопределённое беспокойство выталкивают меня вон. Не выдержав, я зажигаю лампу. Комната светлеет, и обнаруживается каждый её угол. Лишь тогда я чётко понимаю, где нахожусь. Я вспоминаю все свои действия после того, как вошёл сюда. Привычно, без сожаления, я гляжу на замок, висящий на ящике. Моя рука тянется, и совсем не дрожащие пальцы вставляют ключ в замочную скважину. Ящик беззвучно открывается.

Я погружаюсь в его прошлое; там я встречаю его мать, чьи глаза холодно блестели за стёклами очков, её никогда не называли по имени, она прошла свою тёмную мрачную юность с аккуратным шиньоном. Это женщина неплохо выглядела в кимоно, и она бросила своего сына. Она вторично вышла замуж за японца, оставив ребёнка, когда ему ещё не было года, ежемесячно присылала ему на жизнь немалые деньги, и в начале каждого письма писала без колебаний «мой сын»; с каждым днём она молодела, становясь ещё красивее, как ядовитый гриб, а в тайном ящике стола её сына, который не помнил лица своей матери, хранились его стрелы любви и ненависти к ней.

Я тихо закрыл ящик. Там лежали ещё какие-то справки и мелкие документы. Ничто мне там не могло подсказать, что делать с присланными мне ключами. Поэтому мысль владеть его смертью показалась мне совершенно необоснованной. Не могу ли я освободиться от этих ключей? Неужели я не в силах избавиться от его белых рук и липких воспоминаний? Я встал и подошёл к окну. Было душно, сердце гулко билось. На улице стояла густая тьма. Я изо всех сил вдохнул, чтобы лёгкие наполнились воздухом. Раз, ещё раз, ещё разок, ещё раз. Но воздух не освежал. Будто набираешь в грудь темноту, и она затвердевает в лёгких. Я ждал рассвета, когда исчезнет толстая стена, отгораживающая меня от мира.

— Чхэхи, давай поедем куда-нибудь, где мы ни разу не были? И встретимся там случайно, как незнакомцы.

Ведь от отпуска оставалось два дня, и я должен был на что-то решиться.

Как только наступил рассвет, я выбежал из его комнаты и позвонил Чхэхи. В углу кофейни, где ещё не подавали, мы обсуждали наши действия. Она была возбуждена и радовалась, как ребёнок.

— Здорово! У меня такое ощущение, будто мы едем на пикник. Допустим, в какое-нибудь место из прошлого или будущего.

Наконец мы взяли билеты на поезд и порознь отправились в путешествие. Как она выразилась, в какое-то место из прошлого или будущего. Название города нам было совершенно не знакомо. Непривычный для нас вокзал, бесконечное ожидание, которым он наполнен, и наша игра, к которой мы отнеслись со всей серьёзностью. Она шагала по-мальчишечьи резво. Я видел её жёлтое платье, когда она выходила из здания вокзала, но старательно делал вид, что не замечаю её, а она прошла мимо с мелькающей улыбкой на покрасневшем лице.

Улица была совсем обычной. Пейзаж, проплывающий за окном автобуса, был непривычным, смутным, как тень, и казался миражом. Улица жила негромкой жизнью, она вилась по грязному городу, и всё выглядело неуместно и по-деревенски. Чхэхи была такой свежей, будто её обдувало сильным ветром. Я следил за ней. На большой улице находился рынок. В этот день её желтое платье часто мелькало и проносилось мимо меня. Поскольку улица была маленькой и узкой, мы сбились со счёта, сколько раз встретились. Чхэхи держала голову прямо, делала вид, что с увлечением рассматривает улицу, на которой, по-моему, не было ничего особенного, и тихо прогуливалась, натыкаясь на утомлённых людей. А я шёл и думал о том, как всё это бессмысленно. Я спрашивал себя, зачем этот глупый спектакль, в котором мы встречаемся, будто чужие, в незнакомом городе, будучи при этом уставшими и опустошёнными? Сколько можно следить за Чхэхи? Но мне никак не удавалось подойти или пересечься с ней. Для этого улица была слишком спокойной и безразличной, как лужа, но самое главное, ни у меня, ни у неё не находилось для этого повода.

Солнце садилось. Рынок уже закрывался, поэтому на шумной улице началась суматоха. Мне показалось, что она мелькнула в толпе торговцев, спешащих по домам, и вместе с ними исчезла. Я упустил её. В конце концов, наш спектакль провалился, мы не встретились. Даже после исчезновения Чхэхи я ещё некоторое время бродил один.

Солнце село ещё ниже, и стало сумрачно. Когда я шёл к вокзалу, то столкнулся с колонной людей. Они возвращались с кладбища. За похоронной процессией тихо наблюдали женщина и ребёнок; у меня было такое ощущение, что они застыли в сумерках, которые только начали опускаться. Процессия полностью слилась с темнотой и застыла в ней неподвижно, как барельеф. Я не мог идти. Земля стала плотной и мягкой. По ней тихонько струился сухой ветер. От ветра колебались силуэты людей в колонне. Лишь тогда я заметил, как тихо и медленно они движутся. Ветер доносил запах их кожи, пахло перхотью и песком. Я стоял и наблюдал за ними, пока они не прошли мимо. С того момента, как эта процессия попала в поле моего зрения, она вызвала глубокую скорбь и странное неприятное предчувствие. Улица совсем не казалась теперь незнакомой. Мне мерещилось, что я действительно вернулся в какое-то место прошлого, почти абсолютно всё мне напоминало какую-то ситуацию. Это было похоже на тот самый день, когда мы с ним познакомились. Картинка, которая вдруг вынырнула из моего сознания.

«МенязовутЧхунхванВэтомгодумнеисполнилосьвосемнадцатьлет…

МенязовутЧхунхванВэтомгодумнеисполнил осьвосемнадцатьлет… Менязовут…»

Он сказал «Давай» и протянул мне руку. Его рука была белая, без твёрдых суставов. «Давай же», — тихо требовала белая рука.

«МенязовутЧхунхванВэтомгодумнеисполнилосьвосемнадцатьлет…

Сегоднявосьмоеапреляполунномукалендарю… Сегоднявосьмоеапреля…»

Девчонки кружились в танце вокруг высокой башни. В определённом ритме они повторяли слова, смысл которых был мне непонятен. Хоровод не останавливался, и слова, которые они выкрикивали, кружась вокруг тринадцатиярусной башни, опутывали её, как верёвки. Горланящие девчонки с развевающимися подолами платьев были похожи на шаманок. Опускались сумерки, мне казалось, что волшебные слова просачиваются из каждого угла пустого парка и несут скорбь. Меня охватил страх, будто и меня связывают эти звуки. Я протянул руки. Он тотчас схватил их и наши пальцы переплелись. Его хрупкие белые ладони были холодными, они прочно прилипли к моим. Я поднялся со скамейки.

— Посмотриканедвигаетсянедвигается… СталкосоглазымНедвигается…

За спиной раздавались звонкие голоса девчонок.

— Это своего рода гипноз.

Он сказал это, даже не повернув головы.